sgaliev

Соотношение объективных предпосылок и субъективного фактора в историческом процессе

Далее, остается прояснить еще один момент. Спрашивается, что является основанием-причиной того, что общественные феномены, как и общество в целом, процессируют только что означенным образом? Благодаря чему общественные предметы развиваются исторически? Какова природа факторов, придающих движению социальных явлений состояние историчности?
Ответ на данные и аналогичные вопросы — однозначно один. Фактором, придающим развитию общества, каждому образующему его моменту характер историчности, причиной, превращающей общественное развитие в естественноисторический процесс, выступает обстоятельство, что общественная жизнь, любой феномен общества строится самими людьми. Причем, — под покровом бытия, при его со-присутствии, со-участии.
Несомненна истинность положения исторического материализма: люди и только люди в качестве субъектов самих себя и обстоятельств своего существования собственными руками, головой, полнотой присутствия в мире делают историю: строят общество, творят многоразличные явления и отношения здесь, созидают культуру и дух. И кроме людей, никто этим не занят, некому что-либо делать. «Люди сами творят свою историю», сказал бы Карл Маркс. У этой фразы есть известное продолжение, но приведем ее несколько ниже. И если людей бы, вдруг, не стало, никакой истории, никакой общественной жизни тоже бы не было. Без людей — нет истории, нет ничего такого, что бы свидетельствовало об обществе. Не оказалось бы и свидетельств культуры, мира, вообще, человеческого.
Но, с другой стороны, то, как и почему люди творят себя и обстоятельства, как их жизнь приобретает именно исторический характер, — все это, в свою очередь, обязано, по крайней мере, четырем исключительным характеристикам людей как субъектов своей жизни. Речь идет об их деятельно-практической активности, сознательности, моральности и самостоятельности (свободе). Несомненно, главенствующую, всеопределяющую роль в данной, глубоко взаимосвязанной, «четверке» следует отвести первому моменту. По сути, остальные вытекают, производны от него. Ведь неотъемлемыми сторонами подлинной практики выступают именно сознательность, моральность и свобода. Без них практика человека еще не практика в полном смысле слова. Верно здесь и то, что все они как бы вытекают, взаимополагают друг друга.
Понятий «свобода» и «практика» мы выше касались. Видимо, придется в своем месте поговорить о них более конкретно. А пока — буквально небольшой абзац относительно понимания сознательности. Причем, — предельно упрощая дело, рассчитывая, к тому же, что будем в дальнейшем располагать возможностью уточниться.
О сознательности речь обычно заходит в случаях, когда касаются желаний, страстей, целей, устремлений людей. Люди, тем более, в качестве субъектов своей жизни, всегда захвачены означенными феноменами. Сознательный человек, далее, во что-то верит, что-то любит, на что-то надеется, имеет какой-то идеал. Его жизнь осмыслена, у него имеются убеждения, мировоззрение. Такой человек различает добро и зло. В этом смысле «сознательность» ближайшим образом «перекликается» с моральностью.
Сознательный человек непременно морален, точно также, наоборот. Если принять, что моральность всего более соответствует духовности, можно утверждать, что, по большому счету, сознательность начинается уже с того момента, когда человек живет духовно: строит свою жизнь, окружение, руководствуясь духом. Среди прочего, так живущий человек не может не быть человеком самостоятельным, свободным, личностью. Он способен автономно нормировать свою жизнь; живет не столько обязанностями, сколько долгом...
Можно продолжать характеристику сознательности другими не менее значимыми чертами. Однако, уже сказанного достаточно для понимания, что человек, сознательно и свободно осуществляющийся, на самом деле, способен проявлять свою активность как творческий субъект, творец собственной жизни и истории, своей страны, общества. Верно здесь и то, что сознательность, равно связанные с ним моменты, не есть раз навсегда данная вещь: она бывает разной. В частности (и прежде всего) — в зависимости от особенностей той практики, которой человек, общество существует.
Итак, практически существующий, сознательный и свободный человек выступает субъектом (творцом) своей жизни и истории. Но, ведь, выше не раз подчеркивалось, что история, общественная жизнь вершиться не хаотически, не как субъективный произвол, не подчиненная личным капризам и прихотям людей. Все протекает объективно, закономерно, даже необходимо. В обществе господствуют как всеобщие, естественные, так и социально-исторические законы и тенденции. Общественная жизнь протекает некоторым, независящим от воли и сознания людей, процессом. Есть тут многое, что неподвластно субъективным желаниям и намерениям, произволу. Есть тут и моменты, выражающие со-присутствие бытия (материи, Божественной матери-природы)
Возникает, стало быть, явное противоречие. С одной стороны, общественная жизнь, история вершится результатом субъективного авторства людей. Она — деятельность, преследующих свои цели людей. С другой же стороны, историческое движение осуществляется как бы самостоятельно, закономерно, объективно-реально. Больше того. До сих пор протекшая общественная жизнь, история безоговорочно так выступает, что люди не только не властны здесь над своими судьбами, ходом вещей, но, увы, имеет место совершенно противоположное. Дела настолько далеко заходят, что жизнь человека, его активность, интересы буквально ни во что не ставятся. Люди полностью захвачены объективным ходом дел, Да так, что функционируют своеобразными марионетками, «винтиками», «материалом» чуждой им реальности. Они не только теряют власть над ходом дел, но даже себя самих не узнают, живя превращенными, бесчеловечными формами.
Отсюда тоже естественно означенное представление об истории как самодовлеющем безличном и бесчеловечном прогрессе, который может утверждаться все время, постоянно порабощая, «поглощая в свою «ненасытную утробу»» человеко-личный материал. Человек здесь — подобие простой щепки, несомой «бурной волной» внешних и чуждых ему случайных обстоятельств неведомо куда. Ему ничем не улучшить свой статус «бессильной» и безропотной «жертвы». И, понятно, ни о какой субъектности с сознательностью и свободой речи не может быть. К такому видению дел люди с неизбежностью приходят, особенно в пору своей производящей истории. «Превращение индивидуального отношения в его противоположность — в чисто вещное отношение, различение индивидуальности и случайности самими индивидами, представляет собой... исторический процесс и принимает на различных ступенях развития различные, все более резкие и универсальные формы. В современную эпоху господство вещных отношений над индивидами, подавление индивидуальности случайностью приняло самую резкую, самую универсальную форму, поставив тем самым перед существующими индивидами вполне определенную задачу. Оно поставило перед ними задачу: вместо господства отношений и случайности над индивидами, установить господство индивидов над случайностью и отношениями» [Немецкая Идеология. — С. 339].
Но как этого добиться? А прежде — как описанного противоречия не допустить, «разрешить»? Как, иначе говоря, совместить субъективную деятельность людей и объективное движение истории? Почему возможно такое, когда единственный и подлинный творец истории, человек, лишается всего человеческого?..
Прежде всего, следует заметить: строго говоря, неверно полагать, что человек — безоговорочный вершитель и творец жизни, как это сплошь да рядом заявляется (зачастую, даже нашими классиками), буквально навязываясь производяще-техническим способом существования. Выше указывалось: человек всегда (даже в условиях производства) творит, вершит свои дела в со-присутствии, со-участии бытия. Эта установка полностью отвечает диалектико-материалистическому видению действительности. Недопустимо полагать, что человек на самом деле безраздельный креатор всего и вся в жизни, в том числе своей. Допуская это, мы просто погрязли бы в дурном субъективизме. Даже буржуазные авторы не задерживаются на такой позиции. Благо, производство толкает их, даже к материализму. Что тоже верно, — примитивному, вульгарному, гнусному, «половинчатому», как бы сказал Э. Фромм. В современных условиях человек и этой позиции (как и всякого мировоззрения) лишается, превращаемый в манипулируемого информанта, дивидуума, трансгумана или киборга...
Пережитая и переживаемая людьми доныне история, общественная жизнь, — далеко не совершенны. Причиной тому — многие факторы. Приход производства, наряду с предоставлением человеку замечательных возможностей саморазвертывания, привнес в их жизнь столько бед, столько отчуждения, настолько отдалил их от подлинной человечности и бытия, — что, на деле уже реально воплощается идея-цель «смерти человека»... В этом смысле хорошо по поводу протекшей и настоящей истории заметил Маркс: все это — «лишь предыстория»! «Подлинная история» — еще впереди!..
Да, все, имевшие место до сих пор формы общественной жизни людей, соответственно, исторического процесса, во многом ненормальны, незрелы, недочеловечны. А с приходом Нового времени откровенно безбытийны. Целый ряд объективных и субъективных обстоятельств, лишающих человека возможности подлинного самоутверждения, тому виной. Главнейшие из них, надо понимать, кроются в материальных основаниях существования обществ, в частности, в экономике. А здесь — в незрелых формах протекания человеческого способа существования. Соответственно, — низкий уровень производительности, господство частной собственности с вытекающими, в свою очередь, отсюда формами присваивающего, отчуждающего человека, несправедливого обустройства жизни и отношений между людьми. Нам еще представится возможность поговорить обо всем этом ближе.
Но дело в том, что если даже люди и научатся нормально, по-человечески и даже событийно обустраивать свою жизнь и историю, надо думать, известный «дисбаланс» (означенное противоречие между объективным и субъективным в историческом процессе) сохранится. Будет иметь место оно, хотя бы, уже потому, что, как правило, люди вершат свое настоящее и особенно будущее, опираясь, пользуясь прошлым. Люди даже «рядятся во, вроде бы, испытанные костюмы» прошлых эпох, героев, дабы «не трусить», расправляясь с «драконами» наличного, чтобы было легче решать предстоящие задачи, испытывать бесстрашие, идя вперед. «И как раз тогда, — пишет К. Маркс, — когда люди как будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыграть новую сцену всемирной истории» [Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта / Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. — Т. 8. — С. 117].
Правда, на этот счет у автора приведенных слов есть замечание, что так люди строили свою жизнь до сих пор. А настоящее революционное движение оставит прошлое означенного плана в покое. И, безоговорочно освободившись от «чар прошлого», начнет свободно вершить жизнь мерами будущего. Революция, черпающая для себя поэзию лишь так, «не может начать осуществлять свою собственную задачу прежде, чем она не покончит со всяким суеверным почитанием старины. Прежние революции нуждались в воспоминаниях о всемирно-исторических событиях прошлого, чтобы обмануть себя насчет своего собственного содержания». Подлинно-историческая социальная революция «должна предоставить мертвецам хоронить своих мертвых, чтобы уяснить себе собственное содержание» [Там же. — С. 118].
Все же, как знать, так ли это? Можно ли обойтись без опыта прошлого в утверждении будущего? Видно, по крайней мере, не совсем. Идти «с чистыми руками» и столь же пустой головой, без опоры на накопленное прежними поколениями (кстати, не только в плане, скажем так, «идеального опыта», но прежде всего и главным образом материального базиса) вперед, в неведомое — разве можно так?..
Означенное противоречие, стало быть, останется. Оно, собственно, так и должно быть, ведь противоречие — источник движения и развития. Верно также, что оно должно быть разрешаемо. Как же такое возможно? Рассмотрим для этого два момента, два весьма простые обстоятельства, которые, с одной стороны, обусловливают наше противоречие, а с другой — позволяют-таки, его диалектически разрешить.
Первый момент. Он весьма поверхностен и даже механистичен. Тем не менее, достаточен для выражения мысли. Благо, к нему прибегает и сам Ф. Энгельс в одной из известных работ.
Общественная жизнь, как мы знаем, арена деятельности людей. И последних крайне много. У каждого, — даже независимо, ведают ли со-присутствие бытия им или нет, — свое дело, своя активность по реализации собственных интересов и страстей. Каждый, как говорится, гоним в жизни по-своему. И, вот, так люди активничают. Однако, в данном процессе каждая активность конкретного единичного человека наталкивается, перекрещивается с активностью многих других, таких же, как он. Силы, деяния складываются, переплетаются. А в итоге, по закону сложения параллелограмма сил (из школьной физики), возникает некоторая результирующая сила, активность, которая уже никому конкретно из людей не принадлежит. Она во много раз сильней и действенней деятельности отдельного человека или группы людей. Она уже выходит из-под контроля своих изначальных авторов, никому не подчиняется. Напротив, начинает сама подчинять устремления людей себе. «Сила», реальность данная уже предстает в качестве некоего объективного процесса со своими собственными влечениями, устремлениями, законами. Тем самым, возникает объективно-реальный общественно-исторический процесс, внутри которого и обнаруживают себя все люди. Захваченные данным процессом. Они уже, осознанно или нет, но вынуждены считаться с ним. Больше того, — подгонять собственные влечения его диктату. Вот, примерно так возникает объективный, законосообразный ход дел в жизни, который в известных условиях частнособственнических отношений, даже полностью отчуждает (нивелирует, овеществляет, мертвит и т.д.) человека. Видимо, нечто подобное в соотношении субъективной деятельности и объективного процесса истории будет иметь место в любых условиях общественного развития, включая будущее. Можно лишь полагать, что здесь данное соотношение перестанет носить отчуждающие, уродливые черты. Это уже возможно хотя бы потому, что жизнь для людей будет носить прозрачный, не отчуждающий характер.
А теперь — второй момент. Он несколько посерьезней. Дело в том, что каждый человек, равно каждое поколение людей входит в общественную жизнь, историю не изначально. История, общество начинается весьма задолго до них. И, вообще, и при их жизни она — далеко не «на ладони»: бытие, как известно любит укрываться. Потому, вступая в жизнь, новоявленные люди, заставая уже сложившийся ход дел во всех его возможных обнаружениях, начинают строить свои дела и жизнь не, как говорится, «с чистого листа». На самом деле. Они находят уже сложившуюся структуру социально-экономических, социально-политических и правовых отношений, функционирующие фабрики и заводы, школы и библиотеки, быт, этико-религиозные процессы, идеологию. «От века» продолжают и работают традиции, обычаи, культура. Одним словом весь комплекс явлений и феноменов, образующих общество, уже налицо. И сразу же, — по приходе на свет нашего будущего героя, — захватывает его социализующим, воспитательским воздействием-формированием в, подобающем себе, направлении. «Традиции всех прошлых поколений, как кошмар (пусть это слово нас не пугает. — Ш. А.), тяготеют над умами живых» говорит К. Маркс после того места, где мы выше прервали его мысль [Там же. — С. 117].
Вступая в жизнь, стало быть, каждый человек, с самого начала предопределенный находимым набором материальной и духовной жизни, приобретает черты, качества, способности и возможности общества, куда заброшен. И это общество, его слагаемые (главным образом материальные) выступают по отношению к нему, его поколению тем, что называется объективными условиями, «объективными предпосылками» общественной жизни, исторического процесса. Новоявленный человек не может не считаться с данными условиями, поскольку они господствуют над ним, с самого начала делают его человеком. И именно человеком — в качестве представителя и носителя данных объективных условий.
Но, с другой стороны, каждый человек, соответственно, поколение людей, как уже известно, — не простая механическая масса, не простая очередная порция угля, забрасываемого кочегаром в топку. Каждый человек, после того, как он действительно сформировался, «поднимается на собственные ноги». Другими словами, — вос-питавшись, обретает сознательность, свободу. Становится известным специалистом, участником какого-либо общественно-политического процесса, субъектом экономического хозяйствования. Тем самым, он выступает активным членом общества, личностью. Как бы «вливаясь» таковым в, уже текущий, поток истории, он, тем самым, не может не пополнить (причем, существенно) данное движение своим активным присутствием, результатами собственного творчества. «Река истории», благодаря его активности, ширится и глубится, становится полноводней. Конечно, каждый отдельный человек, вступающий заново в исторический процесс, слишком мал привносимыми усилиями по сравнению с историческим потоком в целом. Однако, как говорится, «море состоит из капелек». Множество людей, таких же, как он, активных представителей и носителей общества, объединяясь, входя в образующийся поток, непременно ощутимо влияют на последний. От их притока он явно меняется в означенном плане.
И важно понимать, что, входящие в реку истории, тем самым, ширящие и множащие ее люди и их объединения, не просто выступают своеобразной механико-статистической прибавкой к тому, что уже есть, ничего качественно не меняя в деле. Кстати, даже в том случае, когда бы новые поколения людей как бы пассивно вливались в течение истории, они, тем самым, все равно данным фактом уже поддерживали бы данное движение, обеспечивали бы ему непрерывность, преемственность, объективное течение. Больше того, как бы количественно множа, они, вместе с тем, где-то меняли бы и качество его (пусть это не смущает нас своей механистической плоскостью).
Между тем, люди, — и уже участвующие в историческом процессе, и входящие заново в него, — не простая статистическая масса, а носители личностного, экзистенциального и даже человекобытийного начала. Это активные, творчески-деятельные субъекты своей жизни, в условиях нормальной практики слышащие зовы бытия, событийничающие. Потому-то, вступая в исторический процесс, вливаясь и присутствуя в нем, в общественной жизни, они не только пассивно множат его, но существенно изменяют, преобразуют, творят. Другими словами, они созидают в себе и вокруг меры человечности, поддерживают и служат утверждению в жизни красоты, высокой духовности, добра, глубят историчность, бытийность в человекоприсутствии. Они вносят в историю и общество новые горизонты, смыслы, цели и пути развития; они расширяют способности, потребности, возможности человеческой реализации. Им обязано множение мощи, силы, полноты человеческой практики. Так, постоянно раздвигая историческую перспективу, строя свою, человеко-бытийную сущность, они, сохраняют, преумножают, развивают доставшееся от прошлого, объективное естественноисторическое движение.
Именно человеко-присутственным (в качестве личности, экзистенции и человеческого бытия), активно-преобразующим началом условия существования, границы мира и человечности раздвигаются. Именно личностно-экзистенциальному моменту обязана история и общество всем новациям, чего бы они ни касались. Без такого живого человеческого фактора, который постоянно присутствует в историческом процессе, последний превратился бы в нечто безжизненное, бесчеловечное, антиисторичное. Вот этот-то человеческий фактор (прежде всего, насыщенный личностно-экзистенциальным, человекобытийным содержанием) его еще называют «субъективным фактором истории», объясняет все то, что человечно в истории, что прекрасно и доброносно, что лучится светом духовности. Субъективный фактор, собственно, только и обеспечивает процессированию отдельного человека и общественной жизни в целом качество того, что называется историчностью, историей.
Так что, новоявленный человек, вступающий в жизнь, историческую реальность, не только пассивно продолжает и множит последнюю, но преображает активно, привнося в нее новые меры, смыслы, меняя ее устремления и ход. Он направляет историю не просто куда понесет, но вверх. Река истории потому, течет не «вниз», как текут обычные реки, она устремлена «ввысь», вопреки законам физики. И в этом своем восходящем движении история, вместе с тем, все более ширится. Если поначалу история ограничивалась лишь какими-то локальными точками в порах природы, то затем, развертываясь, простирается цивилизационно-культурными срезами; с Нового времени она уже приобретает всемирно-исторический характер. А на наших глазах сегодня уже поднимается до уровня своей событийной реализации.
Но какой бы этап и уровень становления ни представляла, человеческая история вершится всегда как результат взаимодействия объективных условий и субъективного фактора, взаимоотношения между которыми, кстати, тоже приобретают различные спецификации в конкретно-исторической обстановке. Однако, это, равно прояснение роли великих личностей в истории, соотношения исторической необходимости и свободы, закономерного характера исторического процесса, раскрытие существа общественно-исторической практики, помимо сказанного уже, представляет тему другого особого разговора.

sgaliev

Человек в общественно-родовой и индивидуальной данности

Итак, мы выяснили особенности общества как объективно-реальной диссипативной системы высшего порядка. Конечно, затронутые моменты не позволяют всеохватно и глубоко осмыслить предмет. Нам удалось весьма немногое. Тем не менее, надеемся, специфику общества как наиболее развитой и высокоорганизованной материальной системы, ее (в предельно общих чертах) устройство, взаимосвязь основных определяющих элементов, — так или иначе, удалось раскрыть. Освещено (пусть и несколько поверхностно) своеобразие развития общества как естественно исторического процесса, соотношение объективного и субъективного начал здесь. По ходу развертывания поднятых вопросов также раскрыта несостоятельность поверхностных (натуралистических и идеалистических) трактовок общества и человека. Ограниченность последних подтверждается многими научно удостоверенными фактами. Последние также убеждают в невозможности возникновения и проявления подлинно человеческих способностей и потребностей, как и существования человека, вне общества.
Разумеется, вне поля осмысления остался огромный круг вопросов. В частности, — вынесенный в заголовок настоящего раздела.
Напомним себе, общество является не только результатом (к тому же, узко-натуралистически понимаемым), но в не меньшей (если не большей) степени предпосылкой, условием всякого человеческого начала. В этом смысле, сказанное о взаимоотношениях человеческого рода (как человечества) и отдельного человеческого существа, имея в виду близость понятий «общество» и «род», распространимо и на взаимосвязь общества и его членов, отдельных людей. Отсюда ясно: общество и его члены не находятся во внешней связи, общество не выступает каким-то второстепенным следствием активности людей. Общество и, образующие его, люди взаимно предполагают и невозможны друг без друга. ♦ Ибо они — две, взаимопроникающие, взаимопредставляющие, вместе с тем, не растворяющиеся друг в друге, стороны одного и того же, человека. Причем, — человека, данного всегда конкретно-исторически. Это значит, что общество не есть что-либо иное, нежели совместный продукт деятельности, взаимоотношений, зависимостей (самой различной формы) людей, отдельных человеческих существ. В равной мере, каждый единичный человек является следствием, конкретным носителем, представителем и предпосылкой общества. Как таковой он есть, именно в силу своего общественного бытия, общественной принадлежности, результат последнего. Вместе с тем, существуя, предпосылка...
В известном смысле тут уместна аналогия с тем, как предмет выступает в диалектике, означенных выше, отношений сущности и не только. Он есть «парное» единство различающихся (противоположных) сторон: «сущность и явление», «форма и содержание», «целое и часть», «общее и единичное», «система и элемент», «вид и индивид», «тело и орган» и др... И ни одна из сторон такой диалектики сама по себе, ничего не значит, не может выразить предмет сполна. Любой предмет дан, известным набором и только единством своих парных сторон, выражающих, по Гегелю, преимущественно сущность как мир явлений. Точно также, и человек обнаруживает себя данной диалектикой, где сущностно-родовое начало, выступая то как «сущность», то как «целое», «содержание», «общее», «род» и проч., передает общество, а явления («форма», «индивид», «элемент», «часть» и т.д.) фиксируют единичных людей в качестве представителей, носителей своей сути (общества).
Из сказанного, разумеется, не следует, что нельзя рассматривать каждую из сторон означенной диалектики саму по себе в известных обстоятельствах и целях. Можно, конечно, осмысливать и общество, и отдельного человека как самостоятельные реалии (даже искать присущую им суть с явлениями). Однако, это уже будет особый разговор, разговор в другом, так сказать, «интервале» (например в плоскости социологической (касательно общества), антропологической, медицинской (когда интересен человек со стороны своей отдельности) и какой-либо другой науки). Тем не менее, в целом, человек как человек в свете собственно философского видения на уровне сущности всегда явлен реальностью, где общественное и отдельно-человеческое начала связаны все той же диалектикой сущности и явления. Верно и то, что проводить полную аналогию между сущностно-явленческой диалектикой на уровне человека и тем, как эта диалектика обнаруживает себя в иных (нечеловеческих) системах, недопустимо. Об этом выше уже шла речь и еще пойдет несколько ниже.
Сказанное проясняет несомненную правоту К. Маркса: «Как само общество производит человека как своего носителя, так и он производит общество» [Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. — Т. 42. — С. 118]. Было бы, потому, большой ошибкой полагать, вслед за многими авторами, что отдельное человеческое существо (индивид, личность) есть нечто фиксированное, обособленное («абстракция») от других людей, общества (и рода). Причем, так, что можно познавать этого отдельного человека путем вычитания из него всех социально-групповых качеств и характеристик. Отдельный человек, индивид — это, выражаясь словами Маркса, «тотальность» индивидуального бытия. «Если человек есть некоторый особенный индивид, и именно его особенность делает из него индивида и действительное индивидуальное общественное существо, то он в такой же мере есть также и тотальность, идеальная тотальность, субъективное для-себя-бытие мыслимого и ощущаемого общества, подобно тому, как и в действительности он существует, с одной стороны, как созерцание общественного бытия и действительное пользование им, а с другой стороны — как тотальность человеческого проявления жизни» [Там же. — С. 119].
Марксу же принадлежит еще одна замечательная идея, которую никак не обойти при попытке понять человека, тем более, его общественной специфики. «Человек, — пишет мыслитель, — не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности человек есть совокупность всех общественных отношений» [Маркс к. Тезисы о Фейербахе / Маркс к., Энгельс Ф. Немецкая Идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. — Т. 3. — С. 4].
Задержимся на данной идее.
В ней, прежде всего, провозглашается найденное уже нами: отрицание возможности человека в качестве «абстракта», то есть отдельного, абсолютно самостоятельного, обладающего определенной, раз навсегда данной, природой, «Робинзона». В пору безоговорочного засилья, охарактеризованных выше, натурализма и идеализма в подходах к человеческой жизни, больше, расцвета всевозможных вульгарно-материалистических, биологизаторских (особенно буйствующих в Германии и Англии) видений взаимосвязи человека и общества, Маркс был, по сути, первым из выдающихся мыслителей, которые подчеркивали, что лишь в обществе, благодаря последнему и для него, возможен этот самостоятельный робинзонатический индивид, вообще, всякий человек. И возможен он, по Марксу, именно как результат соединения, концентрации всех общественных отношений.
Но что значит человек как совокупность всех общественных отношений? Как он возможен? Из сказанного выше об общественных отношениях, нам будет легко это представить. Попробуем теперь дать ответ на поставленный вопрос несколько общее. Вспомним для начала, что общество как таковое — весьма сложная разветвленная система, образованная взаимодействием многоразличных элементов (сфер, звеньев, организаций, отношений и т.д.). Взяв, например, современное общество, мы найдем в нем следующие элементы: непосредственные носители и представители общества, их активность и отношения, социальные институты, социальная структура, политическая организация, Сфера материального производства, культура, разновидности общественного сознания и многое другое. Все это воздействует, влияет друг на друга, переплетается, образуя общество как тотальность. Каждый новоявленный человек, человеческое существо, включаясь в общественную систему, сразу же подпадает под «перекрестный обстрел» воздействий, влияний всего наличного здесь многообразия общественных явлений, — социальных групп, классов, партий, институтов, царящей практики, быта, политики, права, религии. Короче — все общественные процессы и явления в той либо иной степени воздействуют на вошедшего в общество отдельного человека. Оказывая это воздействие, они, естественно, преобразуют его биологически данную «натуру»: придают ей (социализуя) качества, которых было бы достаточно, чтобы новоявленное человеческое существо успешно могло жить, функционировать, обходиться с полнотой окружающих и воздействующих на него общественных сил. Воздействие общества на свое «новое пополнение» реализуется в таких формах как социализация, формирование, воспитание. Они носят, так или иначе, общественно-организованный характер.
Приобщившись, благодаря им, к накопленному опыту общества, к его культуре, господствующим здесь формам отношения, деятельности и сознания, нормам жизни, — впитав все это в себя, тем самым, став достойным и равноправным членом общества, — данный человек находит себя. Иначе говоря, обретает свое место, социально-значимую (признанную) роль, назначение, определяется в целях и смыслах существования. Таким образом, он становится некоторого рода представителем и носителем общества. Став же носителем общества, агентом и субъектом последнего, каждый отдельный человек (в том числе новоявленный) категоризуется: «монадой», индивидом, «членом общества», гражданином», «жителем», «личностью» и т.п.
В качестве такового (причем, индивидуального, неповторимого, своеобразного носителя и агента социума как рода) человек выступает некоторым «сгустком», средоточием, «узлом», где как бы завязываются, стягиваются силы, ожидания, расчеты, обязанности, права, долженствования, влечения и многое другое, исходящее от общества, — его институтов, организаций, людей... И, «завязываясь» на нем, «нити» данные возвращаются обратно, к общественному целому. «Возвращаются», кстати, не просто так, а как носители тех ожиданий, прав, упований, надежд, оценок и т.д., данного члена общества к самому обществу, к другим его представителям и носителям. Отсюда, — поскольку каждый человек (индивид, личность, гражданин) есть некоторая «точка сгущения» всех силовых линий, пронизывающих общество, — он выступает своего рода «результирующей параллелограмма» данных сил, итогом их сложения (совокупности). Будучи же таким итогом, целостностью взаимодействия общественных сил в некоторой точке пересечения, он есть совокупность отношений, господствующих в обществе. Ибо, как мы знаем, отношения людей в обществе самым непосредственным образом выражаются во взаимодействиях, ожиданиях, правах, обязанностях, долженствованиях и т.д., которыми они (люди) обмениваются. Тем самым, — связаны между собой.
С известным огрублением можно было бы уподобить соотношение отдельного человека (как совокупности общественных отношений) и общества тому, как связаны между собой некоторая гигантская сеть и образующие ее узлы и ячейки.

Каждый узел (в нашем случае, отдельный человек) в сети огромным множеством нитей связан с остальными узлами и с сетью в целом. В этом смысле он находится в полной зависимости от них. Точно также, отдельный узел служит условием прочности, целостности сети. Один распустившийся узел влечет за собой возможность порчи соседних узлов, сети в конечном счете.
Стало быть, любой единичный человек в обществе, будучи «узелком» последнего, занимает здесь свое место («социальную нишу»). От него и к нему со всех сторон тянутся соединительные узы с другими людьми и сообществами. Связи эти, иначе говоря, суть те отношения, зависимости, в которых данный человек находится с другими, с обществом в целом. Эти отношения накладывают на него известные обязательства, долженствования, полномочия, роли. Одновременно, они наделяют его соответствующими правами, ожиданиями, притязаниями. В зависимости от того, насколько будет удовлетворять занимаемое место и роль («социальную нишу»), наш конкретный человек подвергается тем либо иным оценкам. Ему так либо иначе воздают: почитают, уважают, служат, или же порицают. Получая от других людей оценки, признаваемый другими в свете протекающих отношений, он обретает собственную самооценку, значимость. В этом смысле человек Петр по Марксу, должен всмотреться в Павла, отразиться в нем, других с тем, чтобы, как в зеркале, в их мнениях, оценках, признаниях, в жизни найти себя.
Так обстоит дело в принципе. Естественно, в реальной жизни все гораздо сложней. Часто случается, известная «ниша» может пустовать весьма долго и даже вообще остаться не занятой, или занятой не теми, кем (чем) надо. Вместе с тем могут появиться такие люди, которые непригодны, не приспособлены, не подготовлены для жизни в данном обществе, либо просто не желают этого. Короче, могут быть самые различные варианты проявления в соответствующем человеке как совокупности всех общественных отношений. Этим, между прочим, объясняется многообразие и абсолютная неповторимость, разность всех членов, образующих данное общество, как бы при этом к нивелировке людей местами власть предержащие не прикладывали руку. И дело здесь, конечно, отнюдь не только в биопсихологических и иных факторах естественной натуры человека.
На всех этих вопросах мы задерживаться не будем; Речь лишь о принципе, как в идеале обстоит дело. А обстоит оно, подчеркнем еще раз, так, что общество всегда сформирует, воспитывает, влияя, воздействуя на человека (и даже — когда он уже сформировался, воспитан). Ни один член общества не может так просто выйти из пространства-времени силового поля соответствующего общества. Даже в случае изолированности человека от общества, других людей, он, тем не менее, не перестает быть носителем, представителем своего общества: интенций, влечений, забот, способностей, возможностей, коими оно располагает. Именно потому, что отдельный человек — агент соответствующего общества, совокупность сложившихся здесь общественных отношений, при всестороннем его изучении можно воспроизвести, реконструировать, смоделировать общество в целом, коему он принадлежит. Можно понять политический строй, экономику, духовную жизнь, нравы, мировоззрение и т.д., царящие здесь. Это вполне понятно после всего сказанного. Лишь в обществе (как своей сути, роде) отдельный человек способен себя проявить и быть человеком вообще. Лишь усвоив многообразный общественный опыт, приобретя и исполняя определенную общественную функцию, роль, снискав общественное признание, доверие в глазах других членов общества, став, следовательно, вменяемым, ответственным за вершимое в совместной жизни, человек вызревает по подлинному счету до статуса человечности в качестве родового, общественного существа, суверенного гражданина, соплеменника, сородича, личности и т.д.
Итак, повторим еще раз, только в обществе, благодаря обществу, возникает такое сущее, как человек. Вне общества последнего просто быть не может. Оно и понятно, ведь, как сказано, общество само уже есть человек. Причем, — человек в общем виде, человек по сути своей, как обобщенный (обобществленный) человек. Общество непосредственно являет родовое начало в людях, вместе с тем, непосредственно-человеческое начало в роде. Оно — единство рода и индивида. Причем, — опосредствующее единство. И в такой своей роли, данным качеством общество, как некоторое конкретно-историческое воплощение рода и индивида призвано существовать весьма долго (если не навсегда).
Здесь следует оговориться относительно термина «индивид», которым обычно обозначают человека в его единичности. Данный термин употребляется для выражения так сказать, «качественной специфики» человека. А именно: в его отличии от таких разновидностей тоже отдельного человека, как индивидуальность и личность. Вообще-то, человек как неличность, неиндивидуальность, а именно индивид, поначалу и продолжительное время фиксировался другим термином, «индивидуум». Потом как-то так сложилось, что данное выражение стало вытесняться, видимо, удобства (хоть и незначительного, но все же) ради этим самым «индивидом». Между тем, еще задолго до открытия и фиксации человека в качестве индивидуума понятие «индивид» наряду с понятием «вид» использовалось в науке. В частности, логикой для обозначения единичных понятий, входящих в некоторый вид и род. Если родовое понятие передает признаки (свойства) общие для всех вещей данного класса, множества, то понятие индивид — лишь один из данных признаков, будучи частным, единичным случаем рода. Видимо, по аналогии (пусть и внешней), как примерно таким же образом соотносится общество (как общность, род) и человек как единичность, для выражения человека по его отдельности и стали употреблять это самое выражение «индивид»
Как бы там ни было, скажем это, повторившись, осмысливать суть человека, как-либо минуя общество, — принципиально недопустимо, невозможно. Верно, правда, и то, что суть человека не ограничивается обществом, но только с него (как сущности первого порядка) начинается. Лишь при осмыслении человека в мере общества он раскрывается сущностно. И суть данная представляет первую ступень для дальнейшего развертывания человеческой действительности отысканием в ней сущностей второго и третьего порядков. Последними, согласно диалектической концепции познания, непременно разворачивается любой истинно постигаемый предмет. Значит, в человеческой реальности их тоже нужно находить.
В плане своей общественности (сущности первого порядка) все люди как отдельные человеческие существа суть одно. Можно потому человека под углом зрения его общественной данности уподобить некоторому громадному «чудовищу», обладающему бесчисленным множеством голов-ипостасей, каждая из которых являет то либо иное индивидуальное лицо.
И, как должно быть ясно из вышесказанного, люди в обществе не есть нечто, навроде атома, безучастного, безразличного к другим людям, подобно тому, как соединены части в целом, песчинки в куче, отдельные прутья в венике и проч...
Вот почему оправдано утверждать, что «все люди — братья». Объединенные между собой единой основой (родом), не безучастные, взаимоинтересные, сродные, они не могут не выступать братьями, близкими друг другу. И это касается не только и не столько непосредственных родственников (по крови), но в еще большей степени дальних представителей и носителей рода (человеческого, общества).
В этом смысле не мешало бы, действительно, несколько переиначить великую заповедь любви к ближнему, зовя людей, народы к «любви к дальнему». Собственно, смысл главнейшей Христовой заповеди именно в этом и заключается. Ведь любовь, опека над близким (ребенком, родичем, даже соседом, соплеменником), это все ведь уже и у животных наблюдается. Подлинно человеческая любовь, как раз, тем и отличается, что предполагает любовь ко всем людям. Причем, любовь, как бы сказал Ф.М. Достоевский, «деятельную», конкретную.
А с другой стороны, требование любви к дальнему актуализовалось именно в наше время. Ведь близких-то и среди некогда близких сегодня не так-то легко найти. Производящая жизнь, господствующее здесь отчуждение настолько «распорошили» людей, превратили в «атомарную пыль», настолько их разъединили и извратили, что, действительно, о каком-либо братстве, близости, сродстве и мечтать-то не приходится. Разве не от того, что человек полностью «атомизирован», «вещефицирован», выступает лишь средством для утилизации и проч., сплошь да рядом процветают, насаждаются вражда, мизантропия, антигуманизм и всевозможные человеконенавистнические акции. Никогда человек так не страдал, уничижался и буквально вытравливался, как в современную эпоху, столь же беспрецедентного богатства, мощи и безграничных возможностей по обеспечению нормальной жизни на планете в руках все того же человека. А научные представления человека и общества скатываются до полнейшего запустения, невнятицы. Мельчание и примитивизм, деградация мысли, намеренный уход от истины, вот существо современного обществознания... Так что, заявки типа, что «все люди братья», призывы к равенству, человечности, они как-то даже отдают анахронизмом, явной неуместностью...
Продолжая осмысление человека как соотношения общества и его членов, надо видеть: Вопреки ходячему представлению, человек как человек формируется поначалу именно со стороны своей общественности. Другими словами, При возникновении человечества дело так обстояло, что уже в функционировании сообществ высших приматов стали складываться известные установки, порядки, формы поведения, активности, которые постепенно ограждали образующих данное сообщество особей от зловредных действий, утверждали направляемое на сохранение сообщества, на защиту сородичей от всякого рода насильственных и опасных для жизни агрессивно-звериных акций. Постепенно формируются табу на наиболее важные аспекты жизни сообщества. Возникают символы, значимые для всех. Складываются коллективные формы поведения, культ. Появляются ритуалы, культовые и иные обряды, предметы. Формируются стереотипы, нормы, шаг за шагом отделяющие жизнь состадников, членов общины от деструктивных, животнообразных взаимоотношений. Вместе с тем, складываются нормы, формы поведения, направленные на заботу о любом сородиче: на взаимопомощь, опеку над слабыми, обеспечение защитой, пропитанием, теплом и т.д. каждого. Постепенно, по мере преодоления гоминидами и первобытными людьми «животного плена», складывалась трудообразная (поступающая) активность, вызревавшая и развивавшаяся в деятельность практическую.
Точно также, с утверждением и накоплением неживотных форм жизни, с выходом из животности как таковой в поведении, собственно человеческий момент утверждался на уровне отдельного человеческого существа, его анатомии и физиологии. Обезьяночеловек, гоминид обретал человеческие черты. При этом еще долгое время человеческое начало оставалось зыбким и неустроенным, не определившимся на этом уровне. Не случайно, у первобытного человеческого существа весьма долго отсутствовало индивидуальное сознание в строгом смысле слова. Человек этот был лишен комплекса «Я». Лишь на сравнительно поздних этапах становления первобытной истории отдельные люди приобретают собственное самосознание. На начальных порах сознание людей было «вплетено в язык их реальной жизни» (Маркс), оно носило «стадный» характер: вместо отдельного человека мыслило, сознавало общество (род) в целом. Отдельный человек вне общества (первобытного стада, рода), например, изгнанный или как-то отпавший от него, терял, приобретенные и имеющие место лишь в совместной жизни, качества человечности. Нечто аналогичное тому, как вершится процесс очеловечивания отдельного человека в условиях первобытной истории, можно наблюдать на примере становления человеческого ребенка на начальных этапах вхождения его в жизнь общества.
Гораздо позднее, когда и общество само по себе достаточно вызревает, и образующие его люди тоже «прочно стоят на ногах», — стали основательно окультуренными, обрели развитую сознательность, самостоятельность в поведении, — дела так складываются, что отдельный человек может позволить себе считать (в духе охарактеризованного выше созерцательско-натуралистического подхода) свою полную независимость от общества. Он отныне «уверяется», что никак не связан с обществом, ничем ему не обязан. И, вообще, общество — нечто, совершенно не обязательное для его существования. Тем самым, возникает весьма серьезное заблуждение. Ибо, подчеркнем еще раз: отдельное человеческое существо ни при каких обстоятельствах не есть еще человек, не принадлежа соответствующему обществу, не служа ему, не получая от него все необходимые для собственно человеческого жизнепроявления возможности и условия.

sgaliev

Человеческая жизнь на уровне единичности.

До сих пор мы говорили о взаимопроникновении человека как отдельного существа и человека как общества, акцентируя внимание на родовой стороне дела. Теперь предстоит как бы спуститься еще ниже. Точнее — сосредоточиться на представителях, носителях общества, на отдельном человеческом существе как человеке.
Прежде, чем перейти к такому разбирательству, заметим, что понимание человека как совокупности всех общественных отношений — это не результат, не суть дела в плане осмысления специфики человека. В собственном смысле, формулой «совокупность всех общественных отношений» хотят сказать весьма немногое. Главным образом, что новоявленный, вообще, отдельный человек возникает как результат воздействия на него всех сфер, звеньев общества, господствующих здесь отношений и не более. И не следует понимать эту формулу в буквальном смысле, — что именно совокупностью отношений является человек, как нарочно стремятся представить дело кой-какие безмозглые злопыхатели марксизма. Дело здесь идет не просто об отношениях, а обо всех тех социальных процессах, явлениях, в том числе, естественно, отношениях, воздействующих на социализирующегося человека. В конце концов, любой процесс, явление, любую вещь можно представить и как известное отношение...
В условиях формирования марксизма, кстати говоря, социологическая наука еще не поднялась до подлинного осмысления понятия социального отношения. Не случайно, у Маркса мы тоже находим различные интерпретации данного понятия. А с его легкой руки — во всей последующей марксистской литературе, которая, по большей части, до сих пор не осмысливает подлинно диалектически понятие «отношение»
О том, как проявляет, реализует себя по возникновении, по обретении самостоятельности человек в общественной жизни, рассматриваемая формула Маркса ничего не говорит. Повторяем, она говорит лишь о специфике социализации человека. О жизнедеятельности последнего в обществе, о его творческой активности Марксом утверждается нечто другое и не менее значимое по своей истине. Хотя, если правильно понимать что есть отношение как таковое, она (формула) очень даже многозначна и глубока касательно любого человека.
Конечно, дело не обстоит так, что отдельное человеческое существо, подобно явлению в отношение сущности, выступает само по себе, ничего не значащей «опорой», мимолетным мгновением, средством существования общества (как общего, рода и т.п.). Хотя — подобное положение вещей не только можно представить, но даже реально воплотить... За примерами далеко ходить не приходится. Больше, можно показать, что на определенном этапе истории, становления общества стремления уподобить отдельного человека «винтику», «органному штифтику», по выражению Ф.М. Достоевского, весьма симптоматичны. Разве не на наших глазах господствующая производяще-техногенная практика, вконец отчуждая человека, измельчила его в «атомарную пыль»? Разве человек уже служит «штифтиком» (иной раз ведь, он и в таком виде очень нужным бывает)? Нет, он ничтожествует, став «отбросом» производства, принципиально лишней «вещью». Ни для чего не пригодного, его надлежит просто «вычеркнуть из жизни». Не царит ли в современной производящей культуре дух «смерти человека», замены его трансгуманом, киборгом, либо каким другим «мутантом», предназначенным рабски-покорно служить обеспечению «олимпийское» бытие «сверхчеловеков» в новом мировом порядке, насаждаемом депопуляторской политикой «неоконов», объявившей себя «глобальной элитой», кучкой самозванцев из транс-национальных корпораций и банкстеров?..
Такой исторический этап (и даже стадию в становлении общества, о чем мы найдем как еще поговорить) необходимо пережить. Упаси Бог, от абсолютизации и сохранения его, коль скоро рассчитываем на нормальное будущее, человечную жизнь, подлинно историческое движение.
Но почему, в принципе, не правомерно, не допустимо превращать отдельного человека, члена общества в «винтик», несамостоятельный момент существования общества? Ответ не сложен. Достаточно прояснить, почему, благодаря кому и как развивается, обогащается, вообще, есть общество, кому оно обязано своим существованием. Оно верно, что человек с самого начала формируется в плане своей общественности, рода. Верно, что лишь в обществе человек возможен, что он образуем обществом. Но, тем не менее, есть здесь и обратная сторона.
На самом деле. Говоря упрощенно, общество (как суть, родовая сторона человека), независимо, от формы жизнедеятельности человеческих существ (как явлений, непосредственных данностей человека и человечности), обнаруживается с самого начала некоторым общим. И как любое общее (необходимое, основное, главное, родовое и т.д.), оно, тем не менее, не существует само по себе вне конкретных людей (своих представителей и носителей), вне отдельных человеческих существ и их индивидуальных дел. Конечно же, само по себе общество (общее, род) не только не существует, но также никакой активностью в собственном смысле не располагает. Иначе, дело выглядело бы довольно-таки мистически, спиритуалистически.
Активность, жизнь, цели, находимые, кстати, многими у общества, есть на самом деле нечто производное от целей, жизни, творчества членов данного общества, индивидов. Процесс истории, изменения, происходящие в общественной жизни, не есть результат спонтанной и самостоятельной деятельности общества, а результат деятельности «преследующих свои цели людей» [Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство // Там же. — Т. 2. — С. 98]. Другими словами, не общество само по себе творит историю, а реальные конкретные люди, исключительной прерогативой коих данная творческая активность выступает. Не только общество образует своих членов, но и последние, будучи сформированы, затем образуют (обогащают, причем, материально и духовно, укрепляют, обновляют, развивают) общество.
Отсюда понятно: общество обязано своим существованием, чем располагает, образующим, носящим, представляющим его, людям (индивидам). Каково оно, — и по качеству, и по состоянию, и уровню развития, богатства, человечности и т.д., — упирается в качество, богатство (причем, главным образом, духовное), развитость, свободу и полноту бытия людей. Есть такие люди, — наполнится богатством и полнотой бытия и общество; Нет, — тогда и общества нет: оно просто развалится, в конечном счете. В лучшем случае, окажется предметом экспансии более разумных и нормально устроенных соседей. А в худшем — просто подвергнется разграблению и разору соседей, еще менее развитых и нормальных. Так что определяющая цель, смысл существования всякого общества с самого начала в том, чтобы в нем непременно жили, формировались отнюдь не «штифтики», никчемное население, но именно всесторонне одаренные, самостоятельные, самодеятельные и полнокровно утверждающиеся в мире люди, субъекты жизни, истории. Всего полней это реализует, конечно же, событийное человеческое бытие. В прежних общественных устройствах в данном отношении всегда наблюдаются серьезные проблемы. Мы не будем здесь их касаться.
Итак, люди как живые человеческие существа являются исходными, отправными моментами, субъектами всяческих новшеств, перемен как в собственной, так и общественной жизни. Кроме реальных, конкретных людей (И не только личностей), общество нет кому формировать: нести, представлять, поддерживать, обогащать, развивать.
Важно при этом не забывать: какими бы субъектами исторического творчества люди ни были, вне своей общественной представленности вряд ли они способны на все это, вряд ли являются субъектами истории и жизни. Сколь бы ни умалять (как кой-кому этого хотелось бы) значение и самостоятельную роль общества как целого, сути, основы совместной жизни людей, будет совершенно неверно сводить его роль на нет, ставить его в полную зависимость от субъективизма и произвола людей (особенно так называемых «великих личностей»). Согласно диалектико-материалистическому видению, люди творят историю не просто, а в качестве общественно (сущностно, необходимо) организованных, цельно существующих субъектов. И если общество не действует само по себе, то оно действует руками и головами, так обобществленных им, людей, людей как изначально родовых субъектов своей жизни. Люди никогда не действуют, так сказать, «с чистого листа». Они творят самих себя и свою культуру не как им заблагорассудится, а в зависимости от общественно (объективно) сложившихся материальных обстоятельств, от нужд и возможностей, запросов, задач, ставимых, затребованных обществом. Они живут и активничают в зависимости от того, что называется «традициями всех прошлых поколений», которые, образно говоря, «как кошмар довлеют над умами живых» (Маркс) и проч. Да, прошлое и настоящее (даже в виде «кошмарности» в прямом смысле) господствуют над умами живых, о чем речь шла выше. Объективные условия, предпосылки, тенденции, нужды, образуют возможности, энергетику, веяние, атмосферу, интересы, цели, материал, силы и проч. И, так либо иначе, преломляясь в сознании, творческой созидательности носителей и представителей данного общества, реальных людей, находят себе реализацию. Так что, поступки, свершения, устремления людей во многом общественно предзаданы, обусловлены, соответственно, ограничены, окрашены и т.д. Люди, даже человечество, по Марксу, ставят себе «всегда только такие задачи, которые могут разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления» [Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие / Маркс К., Энгельс Ф. Собр. Соч., 2-е изд. — Т. 13. — С. 7].
Сказанное, разумеется, не означает, что люди как-то жестко детерминированы объективно-материальными условиями своей жизни, что живут влекомые господствующей в обществе необходимостью, не самостоятельны и проч. Не означает это и то, что люди суть прямой результат всего, что вложило в них общество и не более. Нет. Господствующая необходимость, объективные условия, материальные обстоятельства, законы, «атмосфера», «веяния», — все это, действительно, лишь одна сторона общественно-исторического процесса. Она есть не более, чем то, что схвачено понятием «объективные предпосылки», «условия», которые, несомненно, влияют на человека, необходимы. И с ними человек не может не считаться, не может не осуществлять их. Однако, будучи деятельными, одаренными сознанием, волей (свободой), внутри и на фоне данных условий, предпосылок они непременно располагают возможностями самостоятельного и ответственного поведения. Как таковые, они реализуют собственные интересы. Последние выливаются в соответствующие цели, которые воплощаются доступными средствами и т.д. Люди, одним словом, активничают, поступают, создают новые идеи, знания, преобразуют наличные порядки, сообщают действительности, обществу новые лики, состояния, качества. Причем, — только и только в меру своих возможностей, способностей, сообразно доступному (дозволенному) им в пределах господствующей необходимости, условий, располагаемых материальных ресурсов, знаний и т.д. Особенно велика в данном процессе роль личностей.
Одним словом, в существовании, функционировании общества происходит именно все то, что мы характеризовали как процесс естественноисторического творчества людьми своей жизни. Это творчество, конечно, не безгранично, не на все что угодно способно. Оно, повторимся, всегда определено мерами материальных (в том числе от бытия) условий, где людям приходится жить, поступать, сознавать себя и мир. И важно здесь понимать, что лишь в единстве, в означенном взаимодействии объективных условий, материальных факторов и субъективной деятельности людей возможна и совершается общественная жизнь, процесс истории. Сама по себе та либо другая сторона данное процессирование обеспечить бессильна, не жизненна.
Вот, примерно так течет история, ершится жизнь общества, а люди выступают главными «виновниками» происходящих здесь перемен. Больше того. Они как означенные субъекты своей жизни и истории способны противостоять, нависающим над ними, «кошмарам». Будучи в состоянии поступать самодеятельно (в рамках допустимого), они свободны для сознательного субъектного творчества своей действительности и господствующих обстоятельств. Больше того. По мере исторического прогресса, развития общества роль субъектного творчества, вообще, сознательной роли народных масс, как было сказано, возрастает.
Держаться обозначенного русла понимания дел уже позволяет правомерный перенос проясненного в диалектике человека как рода и индивида на соотношение общества и его представителей-носителей. Будем помнить при сем: отдельный человек в любом обществе способен поступать, созидать свободно и сознательно. Правда, — сообразно времени, материальным условиям, коими он обставлен.
В свете сущностного видения легко усмотреть, что отдельное человеческое существо («явление», «индивид», «член общества», «элемент общественной системы» и т.п.) связано с общественным целым (сутью, общим, необходимостью, родом, системой и т.д.) несколько иначе, нежели это имеет место в той же неживой сети, или же в какой другой материальной системе. В несоциальных системах предметные связи и отношения на ступени сущности как мира явлений ограничиваются диалектикой категорий сущности и явления, части и целого, формы и содержания, органа и организма, особи и вида (коль скоро это живые системы). В отличие от наблюдаемого здесь, в системе «человек» при означенном рассмотрении отдельный человек не сводим к части (элементу, «кирпичику», форме, обнаружению и проч.) общества (обобществленного человека, сущности, целого, общего, рода и т.д.). Не может восприниматься отдельный человек также некоторым «сколком», «куском», «органом», «организмом» и т.п. общества. Взаимоотношения между данными сторонами несколько иного рода. Подобно тому, что наблюдалось во взаимоотношениях человечества как рода и отдельного человека как индивида, в обществе (ближайшей данности человечества) Каждый отдельный человек является этим, конкретным представителем, носителем своего общества сполна. В каждом своем уникальном носителе-представителе общество присутствует тотально, как общество в лице данного человека. Напомним, что пишет Маркс обо всем этом: «Прежде всего следует избегать того, чтобы снова противопоставлять «общество», как абстракцию, индивиду. Индивид есть общественное существо. Поэтому всякое проявление его жизни — даже если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного, совершаемого совместно с другими, проявления жизни, — является проявлением и утверждением общественной жизни. Индивидуальная и родовая жизнь человека не являются чем-то различным, хотя по необходимости способ существования индивидуальной жизни бывает либо более особенным, либо более всеобщим проявлением родовой жизни, а родовая жизнь бывает либо более особенной, либо всеобщей индивидуальной жизнью... Поэтому, если человек есть некоторый особенный индивид и именно его особенность делает из него индивида и действительное индивидуальное общественное существо, то он в такой же мере есть также и тотальность, идеальная тотальность, субъективное для-себя-бытие мыслимого и ощущаемого общества, подобно тому, как и в действительности он существует, с одной стороны, как созерцание общественного бытия и действительное пользование им, а с другой стороны — как тотальность человеческого проявления жизни» [Т. 42. — С. 119-120]..
Важно понять, отдельный человек (индивид) являет не только собственное лицо, но также лицо своего общества (рода) неповторимо, уникально. Он, не разделяя участь некоего «атома», скорей всего, выглядит своеобразной Лейбницевой «монадой», поскольку последняя отражает и «несет в себе весь мир». Причем, — отличаясь в данном несении от всех других таких же монад-«миров».
Из сказанного следует: отдельный человек по отношению к обществу (не будучи механической либо биологической частью, «куском» последнего) есть такой его представитель, суверен, который выступает в качестве члена общества, жителя, гражданина, индивида, индивидуальности, личности, экзистенции, человеческого бытия и т.д. Среди данных представительств есть наличествующие почти во всяком обществе, другие — лишь в известных сообществах. Остановимся на более менее универсальных представительствах общества, к которым, несомненно, следует отнести индивида, индивидуальность, личность. Ниже, где разговор о человеке поднимется выше его общественной данности, мы коснемся еще таких разновидностей человеческого существования, как экзистенция и человеческое бытие.
Остановиться на данных категориях людей тем более следует, что понимание их в современном научном сознании далеко не однозначно. Отрадно при этом отметить, что в нашей литературе уже нашла себе основательную прописку идея о различных типах и формах личности; идет активный процесс переоценки, переосмысления самого понятия индивида и личности. Доминирование обретает понимание последней в плоскости таких категорий, как «выбор», «ответственность», «свобода», «автономия», «новация», «моральность», «открытость», «бытийность» и т.д. Разговор вплотную подошел к увязке человека и человечности не только с индивидуально-личностным аспектами человеческой самореализации, но также с аспектами экзистенциальности, человеко-бытийности.

sgaliev

Индивид, индивидуальность и личность

Индивид (индивидуум)
Понятие «индивид» (собственно, и остальные) претерпело в философско-научном сознании и практике довольно поучительную трансформацию и толкование, связанные с рядом обстоятельств социально-политического и духовного (вплоть до идеологии) характера. Не задерживаясь на всем этом, укажем лишь некоторые штрихи того, чем, по нашему мнению, характеризуется индивид. Точно также, после очертим границы понятий «индивидуальность» и «личность».
Следует с самого начала заметить, что понятие «индивид» (как и «род», «вид») активно использовалось философией (особенно в ее логико-методологической области) и даже наукой задолго до того, как его стали применять для фиксации соответствующей категории человека. В этом смысле понятие «индивид» служило для обозначения вещей в их единичной данности в отличие от вещей в их общей, родовой данности. В логике некоторое понятие считается индивидом, поскольку выражает признаки (свойства), присущие лишь вот, этому, отдельно взятому предмету соответствующего класса, множества. Понятие «вид» уже выражает признаки, свойственные известной группе предметов, тогда как «род» уже выражает признаки всех вещей данного множества. В этом смысле рассматриваемые понятия в каком-то смысле синонимичны другому ряду: «единичное», «особенное», «общее». Со становлением же науки о живом, социологии, социально-философской науки понятия «индивид» и «род» нашли себе довольно широкое применение для описания человеческих реалий. При этом поначалу (даже сегодня, иной раз) вместо термина «индивид» обиходуется другое выражение, «индивидуум».
В момент своего возникновения и активного использования, — с приходом Нового времени на базе производящего способа человеческого бытия, — термин «индивид» («индивидуум») весьма многое значил. Он выражал нечто горделиво могущественное в человеке, передающее его полновесную власть в мире, его безоговорочный субъективный триумф и силу. Признаваемый индивидуумом, человек воспринимался в качестве хозяина, устроителя своего предметного окружения, безоговорочно навязывающего волю и меры вещам. Но вот, постепенно, производяще-техногенная практика упрочивается. Причем, главным образом, в экономической форме, вещепроизводством. Она подчиняет себе все и вся, включая и человека-индивидуума ради удовлетворения собственно производственных целей и нужд. Иначе говоря, происходит техногенное отчуждение человека. С усилением последнего, полнейшего извращения хода дел, в том числе самого человека, его места и роли как субъекта и устроителя своей жизни, — больше, превращения его в поставку производства, особенно с приходом «массового общества» как атрибута индустриализма, — значение и смыслы термина «индивид» сильно блекнут, стушевались. Больше, — зазвучали совершенно противоположно тому, как изначально слышались. Дошло даже до того, что выражение «индивид» приобрело характер бранного слова, чего-то уничижающего человека...
В современных условиях индивидом является носитель общества, выступающий одним из множества подобных себе. Сам термин «индивид» выражает некоторую экземплярность того, о чем идет речь. Однако, в любом случае, индивид, будучи некоторой единицей, во-первых, не представляет собой полную копию со своих, так сказать, «соседей»: всегда индивидуален по-своему, располагает чертами (характерными для его единичности), делающими его исключительным, в силу ряда обстоятельств. Во-вторых, — это общественный человек. Кстати, и здесь он отличен от остальных индивидов теми либо иными свойствами, своеобразно преломленными в нем, в силу его, скажем, физиологических, психологических особенностей.
вряд ли понятие «индивид» применимо к необщественному сущему, например, животному. И характеристика рода не применима к живым сообществам. Они как представители своей общности (особи) соотносятся с этой общностью как видом, популяцией.
Поскольку общество всегда конкретно, индивид должен быть взят тоже конкретно-исторически. Отсюда, можно вести речь о множестве разновидностей индивидов. Верно, правда, и то, что всего полней и адекватней индивид явлен в производящих обществах, наличие его в иных исторических типах практики в некотором смысле даже проблематично. В самих же производящих обществах, в зависимости от стадии, этапа последних, он может меняться своими особенностями. Скажем, одно дело индивид доиндустриального общества, другое индустриального и постиндустриального. Можно даже вести речь об индивидуальных особенностях человека на подуровнях данных стадий производящего способа производства.
Все же, независимо, какое общество представляет, носителем какой исторической эпохи выступает, индивид обладает целым рядом существенных признаков. Все они могут быть схвачены понятием нравственности.
Следует заметить, что в существующей литературе обычно понятия «нравственность» и «мораль» (равно «этическое») мыслятся в качестве синонимов, означающих одно и то же. Между тем, целесообразно не смешивать данные понятия, поскольку в них куда больше различий (к тому же, существенных), нежели совпадений. Выше и в других работах [См.: Алиев Ш.Г. Практика как освоение. Освоение как способ человеческого бытия. — Донецк: РИП «Лебедь», 1995. — С. 92 — 149; Вiдповiдальнiсть як моральна категорiя // Мультиверсум, № 23, Кіїв, 2001. — С. 136-152; Своеобразие нравственного (некоторые аспекты) // Філософські пошуки. Вип. XXIV. — Львів-Одеса: Соціо-Центр Европи, 2008. — С. 134-141;Добро и зло в нравственности (некоторые аспекты) // Горизонты образования. 1(23). — Севастополь, 2008. С. 6-14 и др.] мы показали и постараемся в своем месте прояснить, в чем конкретно и насколько далеко мораль и нравственность понятийно и реально отстоят друг от друга. Пока же, достаточно ограничиться разбором данных сторон этического лишь на примере предстоящих нашему непосредственному рассмотрению предметов (индивида и личности).
Индивид как носитель нравственного — это человек, который живет, творит, всецело вписанный в господствующие общественные порядки. Он неукоснительно соблюдает наличные традиции, обычаи, законы и нормы. Он сознает себя обязательным человеком, обязанным беспрекословно следовать господствующим нормам и требованиям. И что чрезвычайно важно, такой человек никогда не задумывается над справедливостью, истинностью данных положений, требований, необходимости, которым служит. Его не интересуют, откуда все это взялось, почему нужно им подчиняться и проч. Он, как говорится, «не рефлектирует» над исполняемыми предписаниями, стандартами, а просто их соблюдает. Ибо, что для него очевидно, «нельзя не соблюдать» что требуется, предписано, принято...
С другой стороны, исполняя соответствующую норму, повеление, индивид, по той либо иной причине, может отклониться от обязанности. Например, выполнит поручение плохо, с ленью, без особого желания, или же вообще не выполнит. Не важно при этом, происходит отклонение по зависящим от него факторам, или в силу внешних обстоятельств. В любом случае, индивид испытывает вину («грех») за нереализованную обязанность. Потому, он есть (осознает себя) человеком виновным.
Так как никогда не может быть совершенно исполненного дела, идеального следования закону, постольку индивид всегда испытывает вину. На нем лежит тяжесть вины не только за настоящее, но также за прошлое, будущее, вообще, не совершенное, за отклонение от обязанности. Отсюда, среди прочего, христианская идея «изначальной и неискоренимой греховности человека».
Понятно, что виновный человек нуждается в общественных «механизмах» из-винения («отпущения грехов»), равно поощрения, каковые непременно имеют место.
Часто случается так, что люди в своем отклонении от господствующих норм, законов преступают их, оказываются за чертой закона. В таком случае, вина их переходит в преступление. Человек-индивид, преступивший черту, — не важно, осознанно или не умышленно, — тогда понимает, что заслуживает наказания («кары»). То же самое понимает и общественное целое. Обстоятельство же, что индивид, как часто бывает, пытается укрыться от возмездия-наказания, ничуть не снимает с него (причем, и «объективно», и «субъективно») статуса преступника.
Некоторые другие особенности индивида будут затронуты при описании личности. А пока — перейдем к индивидуальности.

Индивидуальность

Человек как индивидуальность, по сути, мало чем отличен от индивида. Он не выходит за рамки нравственного отношения к жизни. Единственно, чем он разнится, так это, «превосходными степенями» исполнения несомых обязанностей. Иначе говоря, индивидуальность есть тот же самый индивид, но такой, который выполняет соответствующее дело неподражаемо, непревзойденно, мастерски, великолепно и т.п. Нет равных и подобных ему на данном поприще. Он лучше всех, сильнее, умелей остальных. Что важно, он осуществляет работу по тем же стандартам и канонам, руководствуется теми же правилами, идет такими же путями, как все. И, все же, он выделяется из массы других своей исключительностью. Во многом здесь ему помогают врожденные «таланты», сила воли, большая, нежели у других, сноровка, опыт и проч. Именно индивидуальностям ставят памятники, они пользуются особым признанием, среди них находятся герои, им воздаются почести и хвалы...

Личность

Нечто противоположное, охарактеризованным разновидностям единичных носителей общества, являет собой личность. Она уже обнаруживается в определениях морали, моральности. Это с самого начала означает, что личность — человек самостоятельный, самозаконный (автономный) во всей полноте смыслов этих определений. Личность сама себе задает нормы и законы, у нее свой путь ицели существования. Собственную сущность личность строит самостоятельно, точно также определяет смысл существования. Сказанное ничуть не означает, что личность является некоторым эгоистом, живущим по сугубо личным интересам и устремлениям, не считаясь с другими, общественным целым. Напротив. Личность меньше всего озабочена личным преуспеянием, корыстными и иными собственническими нуждами. Она живет всегда для большего: для мира, общества, для других. Их интересы, нужды для нее не менее значимы, если не больше, чем для индивида.
Однако, личность служит миру, жизни, другим так, как считает нужным, правильным, поскольку, как она поняла, существующие, признанные пути и средства для этого уже не годятся: устарели, отпали от истины. Она создает новые законы и нормы, поскольку, по той же причине, полагает, что, господствующие до сих пор, стандарты и регулятивы уже непригодны, не эффективны, а, предлагаемое ею, — лучше, истинней, служит большей справедливости. Личность с удовольствием служит наличным порядкам и формам жизни, коль скоро признает, что они на самом деле стоят того: отвечают подлинной человечности, истине, бытию, не вредят жизни людей.
Как нетрудно понять, личность уже рефлектирует над существующими нормами и отправлениями жизни, она способна их ценить, квалифицировать, ибо не бездумно относится к ним. Без такой способности она не могла бы обнаруживать свою самостоятельность в поведении и мышлении.
Очевидно, далее, что личность не находится в безоговорочном подчинении господствующим порядкам, как бы они ни выглядели необходимостью (служение которой для индивида обязательно). Для личности в этом смысле вообще нет никакой необходимости, следовательно, обязанности. Поскольку личность осмысленно относится к жизни, включая существующие порядки и стандарты, не воспринимает их как непререкаемую необходимость, она реализует их с пониманием, свободно. В том числе — так, что при желании могла бы и не следовать им. Потому личность воспринимает соответствующие законы, дела, регулятивы жизни не как необходимые, а как должные. Их исполнение она рассматривает для себя долгом.
Таким образом, личность живет не по необходимости, а по долгу. Соответственно, так как долг ни к чему не обязывает, поскольку в определения его также входит свобода, постольку личность уже не обязана, не виновна, а ответственна. Наличие долга предполагает ответственное поведение, творчество.
Кстати, поскольку личность не виновна, к ней также не приложимы характеристики преступления и наказания. Когда личность не соблюдает (причем, как она полагает, справедливо) какое-либо общее правило, закон, ей нет нужды считать себя виноватой, признавать совершение преступления, пусть при этом общество вменяет последнее. Личность считает, что поступила правильно, что в рассматриваемом отношении истина и справедливость на ее стороне, нежели приверженцев закона, и их «суд она не признает»... Разумеется, личность не свободна от ошибок. Но и в данном случае, — хотя, со стороны общества содеянное личностью может квалифицироваться «преступлением» (а она сама — «виновной»), — тем не менее, личность держится здесь иной позиции. Поняв свою ошибку, признав «зловредным» свой поступок, личность собственным судом отдает себя в руки общества, дабы «понести ответ» за содеянное перед ним. Так, как известно, у Ф.М. Достоевского поступает Дмитрий Карамазов, идя «пострадать за дитё». Точно также Иисус Христос приносит себя в жертву «во искупление грехов человеческих»...
Так как личность живет, руководствуясь долгом, и осуществляет последний ответственно, — к тому же, ей присуща сознательность, — она, хоть свободна и самодостаточно активна, тем не менее, не может разрешить себе что угодно и как угодно. Для личности непозволительно быть «носимой течением дел», обстоятельств, либо своими хотениями как им вздумается. У нее непременно имеется линия поведения, собственный путь. Личность всегда стоит на своем пути. И с этого пути ее трудно сбить. К ней, в этом смысле применимо выражение: «на том стою, и не могу иначе».
Личность есть человек свободный. Между прочим, свобода свойственна также индивиду. Правда, в обоих случаях (как и других) она выступает достаточно разной. Пока мы не будем разбираться с данным вопросом, перенесем его несколько ниже, где речь пойдет об экзистенции, ибо именно к последней свобода приложима наиболее полно.
Подобно индивидам, личности бывают разными. Можно вести речь о личностях в связи с историческими типами обществ, эпох. Можно говорить о великих, выдающихся личностях...
Иной раз личность делят на положительную и отрицательную. Как представляется, такое разделение может носить спорный характер. Достаточно заметить, что отрицательной личности (в том смысле, что она намеренно утверждает зло) просто не может быть. История знает «героев», причем, выдающихся, которые явно злокозничали, творили вещи, ни при каких обстоятельствах прощаемые, оправдываемые. Причем, злокозненности вершились при полном сознании авторов в правоте своей. Разве стоит за подобными людьми признавать личностное начало?..
А в том случае, когда о личности говорят как об отрицательной, поскольку позднее (спустя время) жизнь показала ложность целей и установок, коим она служила и, идя коими, натворила беды, — этот случай облекает возможность квалификации личности на отрицательную весьма размытыми рамками. Действительно, можно ведь тогда относить к отрицательным почти всех предшественников современности. Ибо они, «не располагая истиной», заблуждаясь относительно хода истории и общественной жизни, творили свои дела, тем самым, вполне допустимо, тоже служа пришествию каких-либо бед... А как быть с теми, которые, по известному почину, творя зло, утверждали добро?..
Наконец, можно говорить о личностях применительно к какому-либо поприщу, роду занятий людей. Так, правомерно усматривать личность сталевара, личность сапожника, врача и т.п.
Довольно часто в последнее время личности вменяют все беды, которые испытывает современное человечество, мир. Считают, что личность, будучи самонадеянной, полагающейся лишь на самое себя, на собственные интересы и т.п., навязывает истории, общественной жизни, природе чуждые им цели и устремления. Раздаются в этой связи даже голоса об отказе от личности, о преодолении личностного начала. Многие при сем понимают личность весьма расплывчато, не отдавая себе отчета в том, почему-таки, она «виновата» за навалившиеся на современный мир несчастья. Как правило, многообразие типов личности сводят (собственно, как и все в современном мире) к тому, что способна дать, чем характеризуется именно буржуазная (производящая) личность, личность современного безбытийного человеческого бытия. Между тем, личность осваивающая мир, личность событийного человеческого бытия далеко не сводима к буржуазности и безбытийности, что, действительно, характерно для производяще существующей личности.
* * *
Из данной характеристики личности и индивида вовсе не должен следовать вывод о преимуществах кого-либо из них над другим. В общественной жизни, как говорится, все хорошо на своем месте. Не может статься так, чтоб все люди были индивидами. Точно также, невозможно, чтоб любой из людей слыл личностью. У общества для каждой категории есть свое назначение и роль. Больше того. Вполне может статься так, что один и тот же человек одновременно сочетает в себе начало личности и индивида: в одном отношении он личность, а в другом — индивид. При таком взгляде вполне допустимо, что не только отдельные люди, но каждый в каком-то смысле может выступить, является личностью, будучи, вместе с тем, индивидом на других поприщах.

Соотношение общества и личности

Если индивиды складываются в обществе как бы самотеком, если, иначе говоря, общество способно формировать лишь индивидов, то личность — отнюдь не продукт стихийного, «самотечного» становления дел. В конечном счете, личность — продукт самовоспитания человека. Коль скоро люди сами себя не воспитают личностью, никто другой этого не сделает. Во всяком случае, — только не общество. Между личностью и обществом в обычных условиях складываются далеко не однозначные и нормальные взаимоотношения.
Обществу в обычности «неудобно» от присутствия в нем личности. Потому последняя нередко оказывается объектом гонений со стороны общества; личность отчуждается обществом. Конфликты между личностью и обществом могут принимать различные очертания и формы, вплоть до трагического исхода.
Однако, как бы там ни обстояло, общество без личностей не может существовать нормально. Именно личность выступает носителем и созидателем нови в обществе, именно она вдыхает в общественную жизнь свежие силы, энергию, устремления, начала прогресса. Не случайно, где много личностей, где личность имеет просторные условия для своего существования и активности, там наблюдается бурное развитие, интенсивная и плодотворная жизнь. И наоборот.
Отсюда, в принципе, общество, к тому же, считающееся цивилизованным, вроде бы, должно быть заинтересованно в личностном начале: призвано создавать благоприятствующие условия для появления и расцвета личности. Тем более, сказанное относится к периодам общественного становления, названных нами «порой разбрасывания камней» и «порой собирания камней»... Однако, так ли уж почтительно в современном производящем (еще и цивилизованно) обществе относятся к личности? Так ли она ценится здесь, созданы ли на самом деле благодатные условия для ее расцвета? Все это вопросы, нуждающиеся в весьма не однозначно-утвердительных ответах...
Верно также: какие бы условия общество ни создавало, — все равно, личность оно не воспитает. Личность, повторимся, — результат самовоспитания человека (пребывающего без этого под формирующим влиянием общества индивидом). Больше того. Личность, если она действительно такова, — какой бы конкретикой не выливались взаимоотношения между нею и обществом, — призвана служить обществу, укреплять, ширить его силы и возможности. А при необходимости — лечить...
Неверно в этом ключе мыслить дело так, что общество безоговорочно должно быть поставлено на службу личности, что может показаться из вышесказанного. Как справедливо говорит замечательный русский философ-космист, В.С. Соловьев, «...нельзя по существу противопоставлять личность и общество, нельзя спрашивать, что из этих двух есть цель и что только средство». Вообще, во взаимоотношениях отдельного человека и общества не срабатывает известная диалектика целей и средств. Конечно, отдельный человек (тем более, личность) бесконечно значим и самоценен; не признавать права и свободы личности, не обеспечивать просторы ее самореализации, — недопустимо. Однако, это совершенно не означает справедливость таких воззрений, как индивидуализм (к тому же, выступающий в качестве идеологии отчужденного производством человека). Но неверны и взгляды так называемых «коллективистов», опять же, заведомо сводящих коллективное (общественное) начало к отчужденным формам общественности. Или, того хуже, — натурализма. Между понимаемыми и реализуемыми в условиях производящей практики формами соотношения личности и общественности всегда сквозит зияющая пропасть. Они заведомо расщеплены и контрадикторно противопоставлены. Не случайно потому, что приверженцы «коллективизма», по В.С. Соловьеву, видят в жизни человечества только общественное благополучие, «признают личность за ничтожный и преходящий элемент общества, не имеющий никаких собственных прав и с ним можно не считаться во имя так называемого общего интереса» [Соловьев В. С. Соч. В 2 т. — М., 1988. — Т. 1. — С. 281, 283].
И все же, не следует забывать, человек — не только личность и индивиды со множеством иных разновидностей человека как отдельных существ. Человек — также и общество (что важно, — не в поверхностных и примитивных толкованиях) И человечество. Все это в равной мере значимо, предпочтительно. Лишь вместе взятые, взаимодополняя, продолжая и развивая (причем, главным образом, духовно-практически, этически) друг друга, они реализуют такое замечательное сущее, как человек. Ущемление одного из моментов человечности есть ущемление человека, в какой бы форме он ни выступал. И кто бы что бы ни говорил, приоритет общего, родового (общественного, общечеловеческого) над отдельным, индивидуальным, личностным должен-таки, сохраняться, в силу, по крайней мере, их первичности, основательности...

sgaliev

Человек как единство общественного и природного начал

Каждый отдельный человек как носитель общества неповторим и исключителен. Чем это, помимо сказанного, объяснить? Почему, как между индивидами, так и личностями, нет и не может быть полного подобия во всем? Если общество формирует человека, если лишь в обществе возникает и возможен человек, то из чего следует, что все люди исключительно разные? Почему общественное начало у людей одного и того же социума, культуры не идентичное? Почему в одном обществе больше несправедливости, противоречий, зла? Оно буквально разрушает человека. Люди влачат в нем отчужденное, раздавленное существование. А возможно ли общество, где все это бы не наблюдалось? Построяемо ли общество, которое бы формировало совершенных, безупречных в человеческом отношении людей?.. Подобного рода вопросов много. Ответить на них тоже не так-то просто. Однако, сказать кое-что, все же, можно.
Во-первых, следует никогда не забывать, что человек — не только общественное, но и природное существо. Причем, что очевидно, в том узком смысле, в каком он сходен с животными, что у него обще с последними. Хоть такое природное начало в человеке постоянно окультуривается (обобществляется), тем не менее, оно есть, действует. Больше того. Имеются и будут оставаться моменты, не прошедшие еще «обобществления», культуризации.
Как бы там ни было, наличие природного начала, в частности, означенного плана как раз и придает человеческому существу, — будь то личность или индивид, — черты уникальности, неповторимости, своеобразия. С самого начала — на уровне характера, темперамента, физиологии, анатомии, вопросов наследственности и проч. Не случайно, для многих авторов человек выступает не просто единством природного и социального, а биосоциальным существом.
Именно от природы в отдельном человеке проявляют себя разного рода наклонности, «таланты», «дарования» и т.п. Точно также — многие недостатки, недомогания, болезни имеют природное (в узком смысле) происхождение. Полагать же, что у людей — одна и та же природа (в качестве некоего одинакового «фона» существования каждого из них), было б не верно. На природном уровне человеческое существо, как и любое живое, тоже специфицируется, обособляется, в силу действия здесь разного рода законов, «механизмов» движения (скажем, законов наследственности и др.).
Но в еще большей степени (хоть и мало известной современному техногенному сознанию) природа присутствует в человеке «сверху»: со стороны бытия, объективной реальности, в широком смысле. Именно благодаря данному присутствию, откровениям, исходящим от бытия (мудрости), человек уникально обогащается и в плане своей духовности, других форм жизнепроявления. Самораскрытие в свете данных веяний и откровенных зовов бытия, между тем, самое главное и значимое, к чему призваны современные люди. Тем более, — те из них, творчество которых специально посвящено поискам и утверждению подлинной человечности. Именно, благодаря данным зовам и откровениям, означенно ищущий человек выводится за пределы сущности первого порядка (общества) в «порядки», более высокие...
Со стороны своего общественного начала человек характеризуется, помимо прочего, духовно-душевной, эмоционально-волевой развитостью, нормативно-ценностным поведением, реализацией комплекса морально-нравственных, политико-правовых, эстетических ориентаций, отношений, сознания и деятельности. Как общественные сущие люди занимают «свое» место в обществе, выполняют определенную роль, обтяжены известным набором обязанностей и соответствующих прав. Любой человек выступает в призме господствующих оценок и самооценок и т.д. Он всегда социально ориентирован и мотивирован.
Но, с другой стороны, общество как таковое тоже не есть нечто «застывшее», себеравное во все времена. Подобно любому предмету, оно развивается. Выступает, в частности, — так называемой диалектикой парных категорий (сущности и явления, свободы и необходимости, единичного и общего и т.д.). Нет общества вообще. Отсюда каждое конкретное общество рядом черт отлично от других. Оно уникально и своеобразно. В том числе — в зависимости от природного окружения, причем, не столько в узком смысле, сколько в широком. Общества одного и того же типа могут, стало быть, различаться друг от друга по очень даже многим параметрам. Общество пребывает в конкретно-историческом процессе: может быть нормально устроенным и плохим, прогрессивным и регрессивным, «совершенным» (по крайней мере, в известных отношениях) и «несовершенным», «здоровым» и «больным». В любом обществе имеются (так либо иначе выраженно) противоречия, элементы зла, несправедливости, — такие отношения и формы жизни, которые ведут не только «вверх», но и к деградации человеческого начала. «Неутряски», «болячки», коими страдает общество в целом, несет на себе также каждый отдельный представитель его.
И беда в том, что как показывает исторический опыт, — опыт современности в особенности, — прогресс, вроде бы, «движение к совершенству» существующих обществ отнюдь не способствует устранению коллизий. Напротив, умножается лишь несправедливость, зло, отчуждение. Нагнетая все это, весьма многие современные общества, можно сказать, «работают» на полное вырождение человека, утверждение форм антигуманности как нормы жизни. Порой, сами того не ведая, или, движимые «благими намерениями», они торят «дорогу в ад», увлекая за собственным крахом весь мир.
Хотя бы некоторые из причин такой ситуации, легко указать, выявить, опираясь на уже сложившийся опыт погружения в предмет. А с другой стороны, видимо, их не так-то и много по здравом размышлении. К тому же, «львиную долю» данных причин нетрудно и оправдано свести к одной, пожалуй, самой главной. А именно — к способу существования современного человека (как отдельных людей, так и общества в целом). Другими словами, — к тому, как все это (человек в любом своем жизнепроявлении) сегодня существует. Как, еще точнее, — движется, обустраивает свои дела. Говорят ведь: «скажи, как ты существуешь, — и я скажу кто Ты».
Движением же (способом существования), свойственным человеческой реальности, выступает, как известно, практика. Человек практически живет на Земле. И любые его достижения «просчеты», неудачи — проистекают, в конечном счете, из того, каким образом он осуществляет себя, живет, что и как творит, создает.
Если человеку стало тесно той общественностью, которой реализуется, если конкретное общественное состояние не позволяет ему раскрыться, — всяко ущемляет, отчуждает, извращает, — то, снова-таки, главный «виновник» не иначе в том, как он поступает, живет, созидает себя и окружение свое. Ниже мы непременно к этому обратимся более конкретно. Отметим же пока, что практика проявляет себя весьма различно применительно к материальным предметам (обществам, человеческим реалиям), специфическим способом существования коих выступает.
Уже давно (точнее, с приходом Нового времени) она явлена в форме производства, производяще-техногенной активности. И именно здесь кроются «загадки» и «разгадки», «взлеты» и «падения», успехи и «незадачи» в самоосуществлении человека. В том числе — касательно природы, отношения человека к ней.
Поскольку обо всем этом у нас ниже пойдет достаточно серьезный разговор, укажем еще одну, немаловажную причину, — пусть даже известным образом вытекающую из только что намеченной, но, тем не менее, заслуживающую отдельного разговора, — обозначенных и других признаков несовершенства общества, коим живем.
Спросим себя в данном ключе: быть может, значительная часть наших «неустроек» с бедами в том, что мы неверно понимаем, соответственно, строим свои общества? «Строим» — на основе ложных, иллюзорных представлений. От чего, итог, результат выливается «неприятностями» с бедами, настигающими сегодня нас на каждом шагу.
Действительно. Мы уже знаем, что ни в головах мыслителей, ученых (тем более, политиков, «направителей» социальной жизни) нет достоверной картины сущности и функционирования общества. Дела здесь утверждаются на основе весьма превратных представлений, мифов, а то и простого манипулирования. И вся «мудрость» управления и обустройства общественной жизни, по сути, черпается из здравого смысла, обыденно-практического опыта, формирующихся в качестве отражения реалий повседневности, господствующих условий и факторов.
А что это за условия и «факторы»? И ответ довольно прост. Они суть выразителями объективно господствующей и всепроникающей логики (техно-логики, как бы сказал Ж. Деррида, «фалло-техно-лого центризма»), заданной, опять же, способом существования (практикой). Последний, уже давно приобретя форму производящего творчества, безоговорочно довлеет надо всем и вся. Им потому не только заданы форма и содержание логики мыслей, чувств, но также их предмет. Отсюда же предопределен (прямо или косвенно — это другой вопрос) царящий «ералаш» в понимании и осознанном осуществлении общественных дел и самих себя людьми, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В том числе — означенными «негативами».
Между прочим, к указанным выше, недостаткам понимания общества и человека в истории философии и культуры с приходом производящей практики прибавляются весьма специфичные моменты. Среди них такие, как: «вещефикация» и «атомизация» (доходящая до превращения людей в «атомарную пыль») человека (на уровне общества и отдельности), полное отпадение его от бытия (природы). При этом «природа» человека сводится к противоположной естественной, природе «искусственной». Как и эта природа, так и сущность человека замыкается, таким образом, на исключительно общественном (искусственном, культурном) проявлении. А понимание общества, по сути, сводится, как сказано, к пресловутой «публичности».
Можно приводить и ряд других характерных недостатков, и ниже мы их коснемся. Подчеркнем же здесь только что подмеченное. Именно, благодаря производяще-практическому существованию, люди стали абсолютно противопоставлять не только общество и его единичных представителей, но также общество (человека) и природу. Последняя при этом, обессмысленная, раздуховленная и обесцененная, больше, «враждебно противостоящая человеку» (Маркс), наделяется лишь качествами утилитарно-использующего достоинства для технологического обеспечения потреб производящей активности.
Даже те подходы к человеку и обществу, которые более менее продвинулись, — в частности, стали понимать соотношение общества и его членов с позиций, вроде бы, выражающих философию диалектического материализма, — и они, будучи порабощены логикой производящей практики, ограничивают статус и бытие человека обществом. Последнее предстает единственной средой, условием и способом, каким возможен человек. Будучи высшей и заключительной формой материальной организации, где возможен, существует человек, общество полностью и окончательно исчерпывает человеческие возможности, Способности и потребности. Повторимся, общество при этом мыслится, главное — утверждается, строится в качестве противостоящего природе, внеприродного феномена. Всевозможные же оговорки, так сказать, «экологического», (даже так называемой «концепции устойчивого развития) плана» в этом отношении можно не брать в расчет. Точно также нет смысла принимать во внимание разговоры о так называемой «биосоциальной природе» человека. Их следует оставить без внимания уже потому, что для рассматриваемых подходов понятия «человек» и «общество» никак не тождественны, разные. Потому, если человек на уровне единичности как-то, быть может, и связан с природой (какого качества — еще надо разобраться), то общество не имеет ничего общего с природой, помимо разве что пресловутой «технологически-потребительской плоскости» и доступности природы для безнаказанной и безграничной утилизации.
Итак, превратное понимание и обустройство общественной жизни, — с вытекающими отсюда, «болячками», в частности, коллизиями антагонизма общества и его носителей, равно отпадения от природы человека (в широком и узком смыслах), — обрекают последнего на нивелировку. А вместе с ним — мира. Происходит это по-разному, почти во всех сферах жизни, культуры. Особенно явственно — в экономической, социально-политической, этической, идеологической областях. Характернейшие симптомы-выражения деструктивного отношения к человеку, вообще, уродливого течения дел здесь наглядны, между прочим, на путях порождения и нагнетания глобальных проблем. Куда проще «результат» обеспечивается в виду разнообразно истребительных войн, неотъемлемых «атрибутов» капиталистических обществ, влекомых к империалистичности своим производящим способом существования. Он исчерпал свои внутренние «ресурсы» роста и всецело отдает теперь негативностью. Не менее эффективным средством изведения человека и человечности выступает проводимая с известной поры глобально-мировой элитой политика депопуляции.
Повторимся, Названные коллизии и «завалы» в современном обществе касательно отношения к человеку, человекостроительству, обеспечению человечности, нормальных условий для развертывания человеческих сущностных сил, — всецело от того, что жизнь здесь без изъятия носит производяще-капиталистический характер. Каждый отдельный человек, общество в целом, равно природа, поставлены на обеспечение ненасытных нужд капитализирования, бесчеловечных устремлений производства, лишаясь какого бы то ни было достоинства и бытия сами по себе. Общество сегодня, направляемое глобально-мировой элитой, мировым закулисьем, все больше функционирует против своих носителей, Во имя «смерти человека», утверждения «нового средневековья», планетарно кастовой, фашистской системы жизни. В лучшем случае, — ради каких-либо частно-конъюнктурных, кланово-олигархических, глобалистски-элитарных интересов. Вот почему, в конечном счете, оно (общество) не только безбытийно, но также антигуманно, антиисторично. Истина из него уже давно «выветрена»...
Не удивителен потому явный парадокс относительно бытия человека в обществе. Человек (причем, как со стороны своей отдельности, так и целостности) безоговорочно обязан обществу. Он есть то, что есть лишь благодаря обществу. И без общества как своей сути, — в принципе, невозможен. С другой стороны, общество, особенно современное, в растущей степени затрудняет возможности подлинно человеческого жизнепроявления: всячески ущемляет последнее, извращает, сводит на нет. Вместе с тем, и людям внутри такого общества становится, скажем так, «крайне тесно» в духовном и практическом планах. Им уже недостаточно сугубо общественного поприща. К тому же, — коль скоро оно угнетает, сводит на нет личностный момент, человечность, способности, потребности и возможности подлинной самореализации. Потому, для всеобъемлющего самовыражения человек (по крайней мере, на уровне личности), как бы сказал А. Камю, «бунтует», устремлен за пределы такого общества, на более широкий, главное, достойный себя и подобающий бытию, спасительный простор.
Кстати, этот «бунт», так сказать, «спасительное бегство» уже непосредственно обнаруживает себя часто, как только отдельный человек, хотя бы частично, освобождается («выпадает») от несомого социального бремени: после работы, вне исполнения семейного и других «повинностей». Вырвавшись из всего этого, многие из людей (особенно современных) тут же устремляются в природу: в лес, на речку, море, «порыбачить», на охоту и т.п. Именно здесь, за пределами сугубой общественности, в единении с природой (да и самим собой, по большому счету), обретается «покой», мир, свобода. Иначе говоря, человек не только отдыхает в буквальном смысле от навалившихся тягот общественных обязанностей, хлопот, «болячек», гонений. Он «отдыхает» в том высшем смысле, когда и только когда, — «выпутавшись» из «плена» своего узкосоциального (антагонистичного природе) «заточения», хоть как-то открывшись бытию (в лице явлений матери-природы), — успокаивается, «свободно дышит». Другими словами, — развертывается, расцветая, — и физически, и душевно, и духовно. Помимо прочего, Он набирается новых сил, энергетики, буквально преображается, оздоровившись, окрепнув, омолодившись. Он возвращается (назад, в общество, к своим привычным делам) тогда, преисполненный созидательными возможностями, способностями и потребностями.
Да, после отпуска, «отдохнув» на природе, пообщавшись с ней, мы возвращаемся в общество готовыми к несению всевозможных повинностей. Мы обновлены, окрепли, преисполнены творческих планов и устремлений во имя общего блага. И все это — благодаря хотя бы краткому, иной раз, даже неполнокровному сближению с природой. Причем, — даже доступной нам в качестве представителей своего общества и времени. Сюда относится и природа, окружающая производящего человека, — «природа», которую он, хоть почти уже свел к вещной поставке своей активности, но, тем не менее, еще не сполна...
На природе мы набираемся сил, энергетики, здоровья, укрепляемся душевно и духовно, что бы там ни говорилось. В дополнение ко всему этому, когда речь идет о действительном единении с матерью-природой и бытием, мы уже проникаемся подлинной человечностью, бытийной открытостью, свободой от всего, что в обществе угнетает, порабощает, нивелирует. Мирная просветленность, добро, открытость, расположенность, понимание окружения из нас буквально «лучатся». Мы испытываем свою сродненность с матерью-природой. По большому счету, именно в ней, из открывшегося простора, мы черпаем свое самосознание, ценность и значимость окружающего сущего. Так на данном поприще раскрываемся подлинной человечностью и связанностью с бытием. Как мирно тогда у нас на душе, покойно, светло, прекрасно в высшем смысле слова! Как полнокровно (вплоть до известной «пустотности») живется! Подлинные поэтические образы, произведения, великие идеи, начала мудрости, вдохновения и откровения, — не отсюда ли?..
Если б и жизнь в обществе так нас вдохновляла, так двигала помыслы и устремления наши! Если б наличное общество так служило раскрытию наших духовных и душевных возможностей, так бы крепило творческие способности, созидательный настрой. Если б оно было подобно, точнее, подобочастно матери-природе. Как, все же, при означенном только что единении с бытием мы далеко над обществом, вместе с тем, — в подлинном обществе!..
«Выскочив», «выпав» из наличного общества, пребывая с природой (причем, в обоих вариантах), Мы, разумеется, не «теряем» свое общественное начало «из виду». Ведь наши социальные обязанности, долженствования служения, роли, место не на кого переложить. К тому же, далеко не легко освободиться от собственной сущности (пусть и первого порядка). Так что, дело не обстоит так, что мы «окунаемся» в природу, как бы сняв с себя «уборы» общественного, наподобие платья. Единясь с природой, мы в любом случае, сохраняем, держимся конкретно-общественной привязки, «заземленности» своей.
И тем не менее, — уже как-то подняты над нею. Нашей узкой общественности уже мало. Нам себя уже недостаточно, не хватает исключительно внутри замкнутого на себя общества: мы «простерты» и за его пределы.
Но что тогда являет собой «простор», куда мы вырываемся из своей сугубой общественности? К тому же, — как-то сохраняющейся с нами в «убегании». Может, простирающееся за пределами общества, — причем, определяюще, со всех сторон, вокруг, — это сама мать природа? И она, как раз, предоставляет нам спасительный «простор»? Трудно ответить положительно, По крайней мере, касательно людей известных этапов истории, в том числе современной. Весьма сомнительно, что бы мы так сразу и попадали в «объятия» матери-природы, покинув «прокрустово ложе» своего опроизводствленного общества. Сказанное выше может создать иллюзию, что дело обстоит именно так. На самом же деле, обретаемый «простор» (кстати, всегда специфичный, конкретный) это далеко не поприще одной лишь матери-природы. Больше того. Искомый «простор» также не следует безоговорочно присвоить природе, доступной нам конкретно.
На самом деле. Как сказано, убегая «в природу», мы отнюдь не избавляемся от своего общественного начала. И, определяемые своей общественной сущностью, — строим всегда специфичные отношения к природе. Другими словами, — воспринимаем, относимся к ней подобно самим себе. И, если мы живем ненормально и общество наше ненормально, то, разумеется, это не может не отразиться на наших отношениях к природе, на то, как (в каких «просторах», мирах) она выступает нам и мы — к ней.

sgaliev

Между тем, взаимоотношения природы с человеком, обществом, особенно начиная где-то со второй половины XIX столетия, трудно было бы признать нормальными. Точней, они совершенно ненормальны, как явствует из сказанного выше.
Не раз подчеркивалось, что человек (общество ли, отдельное человеческое существо, не важно) всецело зависит и обязан природе, окруженный со всех сторон, сохраняемый ею. Он получает от нее далеко не только средства и условия существования. Представляя собой одновременно, ту же природу (только в исчезающей малости), ничего без природы не знача и невозможный, человек, тем не менее, уже давно относится к ней как чему-то противостоящему себе. Причем, — в качестве лишь «кладовой», наличной исключительно для удовлетворения технико-потребительских, капитализирующих нужд. Отмечалось и еще речь пойдет ниже, природа с момента складывания производяще-присваивающего мироотношения выступает чем-то недостойным внимания. Сама по себе она не имеет никакого, помимо потребительской предуготовленности, значения. С ней нет нужды считаться, над ней можно и должно безоговорочно господствовать, подавлять, хищнически грабить. Буржуазный человек, принимая себя «мерой всех вещей», простирает над ней «волю к власти». В его мироориентации природа недостойна человека, общества: есть лишь внешнее (даже «враждебное») «окружение» его существования,. Ей предназначено быть объектом самонадеянного пользования, утилизации из исключительно производственных, капитализирующих побуждений, хотений. Поскольку же природа для производяще-техногенного мироотношения нечто, заведомо более «низкое» по сравнению с обществом (человеком), между ними нет никаких действительно значимых уз, накладывающих на субъекта производства подобающую ответственность. Напротив, ограничения, сдерживающего характера просто сняты.
Разумеется, в производяще-присваивающем буржуазном мироотношении природа не может не предстать иначе, как подлежащая хищническому разграблению, утилизации. Тот же факт, что она не только «снизу» общества, но и «сверху», со всех сторон, не только условие, источник, смысл человеческого бытия, — в лучшем случае, удостаивается статуса «географической среды», «объекта» биологии, химии, физиологии и проч.
Производяще-техногенное сознание, коль скоро усматривает в природе что-либо большее своего подхода, выпадающее за рамки его возможностей, способностей, главное устремлений, — с порога отметает, не видит или, по возможности, примитивно редуцирует к доступным «вещам». Что не подлежит, не доступно такой редукции, не признается существующим. Тем более не приемлема несводимость природы к объекту технико-потребительской эксплуатации. Данное мироотношение не хочет (не способно) принять, что природа с самого начала есть нечто свыше, до чего суждено вечно тянуться обществу (человеку). Что в людях природа пробуждает не столько утилитарно-«вещные» устремления, сколько прежде всего и главным образом формирует его духовно, духовно-практически (в плане вселенском, космическом, ноосферном), — это для производяще-техногенного сознания «пустая мистика». План существования Матери-природы (равной бытию, богу, материи) в современных обществах за-бывается, до этого просто не доходят. Повторяем, безоговорочно господствует утилитарно-потребительское, уничижительное отношение к природе как к хранилищу сырья, поставке для производственных нужд, над чем нужно чинить безоговорочный произвол. Именно отсюда, — когда размахи человеческого вмешательства в природу перерастают все меры, когда природа планеты уже не оказывается в силах восстанавливаться от хищнического разграбления и поругания со стороны человека, когда последний своей производяще-техногенной активностью радикально рушит сложившийся баланс природного окружения, — возникают пагубные глобальные экологические и иные проблемы, о которых так много говорится нынче сплошь да рядом.
В свете сказанного, далеко не риторически звучит вопрос о природе, к которой человек устремлен, пытаясь «выскочить» из подавляющего его, замкнутого на самое себя, общества. Вряд ли речь может идти буквально о ней как поприще и результате неуемной производящей активности. Ибо, Что здесь можно найти в качестве того, что позволяет человеку обрести себя, проникнуться бытийностью? Что в такой оскопленной, омертвленной «природе» может служить спасению и сохранению человека? О каком «просторе» речь?..
Конечно, если б природа, действительно, была такой, какую оставляет после себя производящая активность современного человека, — все отравлено, загажено, исхламлено, безбытийно, сплошь несет смерть, — вряд ли сюда стоит бежать. Вряд ли здесь, в этой, противостоящей матери-природе, «природе» (которую правомерно назвать «второй природой») человек может найти хоть что-либо для себя. Если, разумеется, — он не так изуродован (прежде всего душевно и духовно): расчеловечен, опустошен, обессмыслен, превращен в тот же хлам вокруг. Не случайно ведь, в данной безбытийной «второй природе» нынче почти все уже сделано во имя «смерти человека»...
И тем не менее! Даже здесь (как, впрочем, везде) человек не оставлен бытием. Тем более — в «природном» окружении, как бы «вырываемом» производящим человеком из естественной, подлинной природы. Речь, точнее, о первозданной природе, в окрестностях которой человек «топчется», руша естественные узы и скрепы в своей производяще-преобразующей активности. Но, тем не менее, — еще не успел все нивелировать, уничтожить, «прибрав к рукам». Скажем, это лес вокруг промышленного центра, река, горы, воздух и т.п., втягиваемые в горнило производства, но не изгаженные вконец. Здесь мать-природа — великая, бесконечная, всесильная, — как-то еще пытается восстановить себя в отходах и завалах производства. Во всяком случае, производственной активностью она еще не изничтожена, не обезжизнена. И вот, через такую, изгаженную, растленную, порушенную, исхламленную природу до человека-таки как-то доходит означенное присутствие матери-природы. Пребывая Даже в столь плачевном состоянии, она еще как-то оказывает на людей свое благотворное воздействие.
Современное общество, стало быть, не только нивелирует своих носителей, человеческую личность, но и разрушает собственное естественное окружение, условие существования, природу. Последняя тоже «бунтует» против него, не выдерживая столь паразитического обхождения с собой. Восставая против неподобающего обхождения, «мстя» (угрозами, катастрофами, стихийными разрушениями и проч.) прямо и «задним числом», природа, тем самым, как и члены общества, личности, стремится выйти из-под технико-потребительского натиска ненормального общества.
Но, с третьей стороны, подавляя, отчуждая своих носителей и основу, цель существования, не уничтожает ли тем самым общество и самое себя? Вместе с тем, разве систему, где перестает утверждаться подлинная человечность, должно принимать за общество, коль скоро именно общество выступает как самим человеком, так и формой, сутью, возможностями такого (человеческого) существования? Если общество невозможно без людей (против коих выступает), если оно разрушает самое себя (в лице природы, будучи, что ни говори, известным состоянием последней), — возможно ли оно вне природы? Быть может, ему достаточно для обретения реальности на существование внешне позиционироваться к ней и людям? Но разве обретаема реальность в омертвляемой природе, которой окружаешься производяще-техногенной активностью? Разве можно именовать в подлинном смысле обществом, пребывающее внешне в своих обездушенных, раздуховленных, неестественных носителях и представителях, в каковые они превращаемы все той же активностью?..
Отвечая на данные и аналогичные вопросы, стремясь найти выход из губительных тупиков (коль скоро все и дальше пойдет своим, уже сложившимся чередом, а именно, логикой вещей, заведенной производяще-капиталистическими устремлениями), должно признать: ни одному из конкретных людей, ни человечеству, ни миру в целом, — не удастся сохраниться. Наличные типы общества, способ существования, характерный им, ничем утешительным в плане спасения не располагают. Современные общества, став утверждаться где-то с Новым временем, слишком далеко ушли от подлинной человечности и природы (бытия). Мир, коим они целенаправленно окружают себя и отдельных людей, по сути, не имеет ничего общего с подлинным миром, тоже преданным, вследствие отчуждения, забвению.
Должно, следовательно, искать и утверждать такое общество, соответственно, людей, способ их существования и отношения к природе, миру, которые бы принципиально отличались от уже известных своей означенной пагубностью. Как же тогда устроить человеческую жизнь? Каким должно быть общество (поскольку, что бы ни говорить, от него никуда не деться в деле формирования человека), дабы превозмочь означенные «изъяны», дабы человечество не вверглось в пучину безвыходности, дабы оно имело действительно спасительный, подобающий себе и жизни путь движения, историю?
Как бы ни отвечать на эти вопросы, какие бы картины (в том числе будущего, утопического) жизнеустройства не рисовать, Человеку суждено перво-наперво повернуться лицом к природе (бытию), в корне изменив свое практическое отношение к ней. Человеку предстоит, как очевидно, проникнуться природой. Причем, — в полноте ее значимости, величии. Не забудем: природа в подлинном смысле — это и есть бытие, Бог, материя. Она не только в окружении (тем более, внешнем) нас, но также внутри, неотторжимо, сущностно, — во всех «закоулках» нашего естества.
Следует прекратить самонадеянное противопоставление себя природе, отказаться от буржуазно-варварского потребительства ее. Предстоит заново понять, что общество (человек) — очень даже малая часть природы. Законы (устремления, нужды, зовы, веяния и т.д.) природы для него — прежде и главней.
Кстати, в этом и выражается существо материалистического видения жизни; Здесь же существо подлинного гуманизма, существо действительного коммунизма. Ибо отказ от ненормального отношения к природе, помимо прочего, означает и преодоление такого же отношения к человеку и обществу. Потому, хотя бы, — что они суть природа. Вспомним еще раз слова Маркса относительно тождественных в своей завершенности натурализме, гуманизме и коммунизме [Экономическо-философские рукописи 1844 года. — С. 116].
Больше того. Означенная «перестройка» взаимоотношений человека и природы стала нынче безотлагательной, объективной нуждой. К этому зовут уже не только отдельные мыслители (ученые, философы) а вся мировая общественность, международные организации, многочисленные течения, объединяющие миллионы и миллионы людей. В известном смысле вся современная ищущая мысль, духовное движение в целом характеризуется (причем, где-то с первой трети XX столетия) такой, весьма примечательной чертой, которую принято называть «радикальным поворотом к бытию». Иначе говоря, — такому мироустройству, когда бы человек (общество) осуществлял жизнь, прямо и непосредственно соразмеряя, ответствуя природе, бытию, а не строил самонадеянно и своемерно (отчего, в конечном счете, направлял против себя же) свое творчество, дела, устремления.
Человеку (обществу) пора понять, что природа — не нечто, противостоящее ему. Она «соприкасается» с обществом отнюдь не в качестве простой «среды», сведенной при этом к «залежам ресурсов», «мертвой материи», недоразвитой жизни, того хуже, «отвалам производства» и проч., служащим лишь объектом потребительства. Природа в неизмеримо большем и значимом смысле — то, что внутри и над обществом, до чего последнему нужно всегда расти, тянуться, учиться и учиться. Приведем еще раз замечательные слова Маркса на этот счет: «Подобно тому как в теоретическом отношении растения, животные, камни, воздух,, свет и т.д. являются частью человеческого сознания, отчасти в качестве объектов естествознания, отчасти в качестве объектов искусства, являются его духовной неорганической природой, духовной пищей, которую он предварительно должен приготовить, чтобы ее можно было вкусить и переварить, — так и в практическом отношении они составляют часть человеческой жизни и человеческой деятельности. Физически человек живет только этими продуктами природы, будь то в форме пищи, отопления, одежды, жилища и т.д. Практически универсальность человека проявляется именно в той универсальности, которая всю природу превращает в его неорганическое тело, поскольку она служит, во-первых, непосредственным жизненным средством для человека, а во-вторых, материей, предметом и орудием его жизнедеятельности. Природа есть неорганическое тело человека, а именно — природа в той мере, в какой сама она не есть человеческое тело. Человек ответ природой. Это значит, что природа есть его тело, с которым человек должен оставаться в процессе постоянного общения, чтобы не умереть. Что физическая и духовная жизнь человека неразрывно связана с природой, означает не что иное, как то, что природа неразрывно связана с самой собой, ибо человек есть часть природы» [Там же. — С. 93].
В общем-то, так к природе относился до прихода производства человек прибытийной поры. К такому отношению, понятно, снятому уже на более высшем уровне, предстоит вернуться человеку событийного человеческого бытия. «Человеческая сущность природы существует только для общественного человека; ибо только в обществе природа является для человека звеном, связывающим человека с человеком, бытием его для другого и бытием другого для него, жизненным элементом человеческой действительности; только в обществе природа выступает как основа его собственного человеческого бытия. Только в обществе его природное бытие является для него его человеческим бытием и природа становится для него человеком. Таким образом, общество есть законченное сущностное единство человека с природой, подлинное воскресение природы, осуществленный натурализм человека и осуществленный гуманизм природы» [Там же. — С. ]. Но к даннному отношению нужно возвыситься и современному человеку, коль скоро он способен «мыслить осмысляюще» (М. Хайдеггер), стал на путь своего подлинно человеческого вызревания...
Уповая лишь на самого себя, на свои собственные силы и возможности, пытаясь обойтись без природы в подлинном смысле, — принимая ее лишь за средство для утилитарного пользования («поставку»), — человек никогда ничего в мире не устроит, ни одну свою смысложизненную проблему не решит. Проекты создания «небесного рая на Земле» (как бы при этом они ни назывались) без бытия, — его поддержки, содействия, покрова, участия, — непременно обречены на провал. Того хуже. Утверждают нечто абсолютно противоположное, кошмарное, небытие. Не от того ли современное общество, изгнавшее, по сути, бытие из своей реальности, устраивающее дела на планете на основаниях производяще-буржуазной самодостаточности, плодит в мире только пагубу. Причем, — в возрастающей степени ужасней и смертоносней по мере своего продвижения вперед.
Природа (бытие), стало быть, ожидает от человека не хищнически-потребительского отношения, не конфронтации себе, а, напротив, соучастия, внимательного и вдумчивого следования ей, исходящим от нее зовам. Ибо человек, общество вне природы, наперекор ей, — просто бессмыслены, никогда и ни при каких обстоятельствах невозможны.
Было бы неправомерно, недостаточно откликаться на означенные ожидания бытия, строя человеко-природные взаимоотношения в плоскости так называемого «экологизма» (или даже «устойчивого развития»), когда люди подходят к природе, не преодолевая рамки производяще-технологического потребительства. Тем не менее, — как-то пытаются ограничить свои «аппетиты», неуемную жажду, насилие, сводя все это под понятия «бережного, разумного, рационального, «системного» отношения к природе». Здесь, по сути, отношение не поднимается за пределы простого филантропизма, «благотворительности». В данной форме обычно буржуазное сознание только утверждает «добро» и «гуманность», не упуская при этом из виду цели наживы, вещного обогащения. Не случайно, кстати, именно такого рода движения и завершаются в конечном итоге политикой депопуляторства, в которую вылилась сегодня славно известная «концепция устойчивого развития»...
Лишь внемля зовам и веяниям бытия, ответствуя ему, а не самонадеянно активничая на технический лад, человеку, обществу сегодня предстоит строить свою жизнь. Лишь в этом русле история и, вообще, жизнь человека что-либо действительно значат. Современные общества призваны, как должно быть ясно, достичь такого отношения к бытию, соответственно, единства природы и общества (человека), когда обе стороны будут так связаны, что общество не диктовало бы природе (тем более, с позиций «вещности», потребительства, производящей техногенности) свои условия, цели, капризы. Следовательно, общество, отдельные люди не по своемерному усмотрению пользовались бы природным окружением, никак не принимая его нужды в расчет, а всецело соразмеряли свою активность, интересы, возможности, потребности с ходом дел, устремлениями природы. Нужды природы (бытия), ее запросы, законы, влечения, формы и ритмы главенствовали б над существованием и организацией жизни общества.
И это вполне понятно, приняв во внимание, что природа — вся бесконечно разнообразная реальность, внутри которой уготовлено место человеческому бытию как ее мельчайшей частичке. Природа — не просто «снизу», но и внутри человека, главным образом, «сверху»: над человеком: в качестве бытия, Бога, объективной реальности... От такой природы человек (общество) не может не всецело зависеть, не быть обязанным своим существованием. Вот почему он находится постоянно под ее покровом, со-присутствующим участием. И «обязанность», зависимость свою — испытывает не просто и не столько в смысле вещественном, утилитарном, физическом, сколько и главным образом, в плане сокровенном, духовном, ценностном, мировоззренческом.
Природу, выступающую означенным образом, уже «естественными», рациональными (коренящимися в производящем мироотношении) средствами постигать недостаточно, невозможно. Она нуждается в дополнении подобных средств иными. В частности, — осваивающим, произведенческим сотворчеством человека с природой, где последняя, среди прочего, сама открывается человеку, обществу. Соответствие жизни общества мерам, веяниям, зовам природы, выступающей в своей полноте, и будет выражать суть, назначение, смысл существования современных обществ. Человек здесь призван так устраивать свою жизнь, чтобы понимать себя не просто общественно заданным. Его сущность заполнится прежде всего природным содержанием, и сугубо общественное окажется лишь частным случаем природного. Понимать дело по-другому, тем более, продолжая производяще-техническое природоотношение, нынче уже недопустимо, губительно.
Но, если дело так обстоит, — если действительно взаимоотношения между природой и человеком приобретут гармонический характер означенного свойства, — тогда перед нами подлинное взаимопроникновение природы и общества. И поприщем самореализации человека, формой и условием его существования, самораскрытия окажется не просто общество (тем более, в том неприглядном виде, который оно в наше время имеет), а общество вместе с природой, общество как природа, природное общество, оприродненное общество, природа как общество, общество как момент природы (бытия). При этом, повторимся, речь должно вести о природе в подлинном смысле, но не о «природе», которую знает производящий человек, вследствие своего отчуждающего отношения к нормальной природе.
Между тем, известно, что единство природы и общества, как природно-общественное окружение человека, как простор существования человека ближайшим и непосредственным образом раскрывается категорией «мир».
Вот, так, человек обнаруживает себя существующим не столько общественно, не просто в облике общественного существа. Он относится к себе как к существующему в мире, миром, в качестве мирового сущего. Так же, общество (человек) начинает понимать себя и осуществляться как момент (продолжение и начало) природы. Стало быть, человек поднимается на ступеньку выше в своей сущностной самореализации; перед нами новое поприще человека. Здесь последний уже раскрывается, восполняется, характеризуется мерами мира, а не просто общественной жизни. И мир выступает чем-то принципиально иным, нежели это понимает и принимает современное, насквозь опроизводствленное и обуржуазненное сознание.
Возвратившись теперь к оставленному нами человеку, вырвавшемуся из своей сугубой общественности к природе, можно уже сказать, что происходит при «свидании» его с природой (не обязательно в «Типасса» Альбера Камю), что за «простор» он обретает здесь. Да, в данном свидании-обретении «простора» как мира происходит то, что называется «преображением. Входя в возвышающий и раскрепощающий нас «простор» (мир), Мы преображаемся и преображаем нашу общественность, общество в нас до пределов, когда оно перестает страдать своей узостью. Напротив, — открывается, впускает в себя начало природы, гармонизуясь с последним. При этом сама мать-природа соприсутствует в качестве гармонического момента, как бы специфицируясь для нас, становясь именно нам доступной. От того, между прочим, образующийся простор становится простором для нас, нашим простором (миром), а природа, соответственно, — нашей природой, понятной... В этом, кстати, проявляется таинственная «работа» бытия», ее покровительствующая, заботливая, сберегающе-сохраняющая, откровенная близость именно нам. Не обо всем ли этом говорит Маркс в уже который раз упоминаемых словах о гуманизме, коммунизме и натурализме, которые в своей завершенности совпадают!..
Так и только так, причем, — далеко не только касательно современного человека. Всегда в истории культуры присутствовали (пусть и не многочисленые) представители рода людского, которые поднимались на означенную высоту (простор) подлинной «встречи» с природой. В традиционных обществах, где человек существует прибытийно, «встречи» данные как бы «в порядке вещей» вплоть до безотчетности для самих людей. С Нового времени же, когда человек «отпадает от бытия», самонадеянно «замыкается» на самого себя, они становятся довольно редкими, случайностями. Потому каждый раз, — причем, по мере ширения пропасти между человеком и природой, — «встречи» несут нечто исключительно значимое, экстраординарное, преображающее празднество души и духа. Раскрепощенные в означенном смысле, люди по-настоящему тогда обретают целый мир...
А с другой стороны, надо понимать, что далеко не каждый из нас, выпавший из привычного потока дел в обществе, заполучает искомый «простор», испытывает состояние мирного сродства с природой. «Свидание в Типасса» не для каждого. Тем более, — не дано набираться сил, полноты бытия. Это дано лишь тому, кто готов, способен на такое, кто Воспитан разомкнуться, хотя бы на подсознательном, чувственном уровне раскрыться, проникнуться своим изначальным единением с бытием. Ведь оно («единение») крайне призабывается, «выветривается» жизнью в превратном, отпавши от бытия, устроенном обществе.
Тем не менее, даже в сумрачнейшие поры ббезбытийного человеческого бытия кой-кому из нас удается найти в себе силы, способности (и бытие тогда спасительно помогает) раздвинуть пределы нашей общественной обычности, открыться матери-природе, пережить мирный простор. «Пережить», — хотя бы на краткий миг, на то время, пока пребываем «заколдованными» случившимся единением, выпавшей встречей.
Как бы было прекрасно, коль скоро эти краткие «мгновения» продлить, превратить в постоянство, в норму жизни! Несомненно, наше общество должно так обустроить, когда б оно было гармонично «созвучно» матери-природе, когда б мы не порывая с последней, испытывали великие откровения, вдохновения. И жили, — ответствуя веяниям подлинной человечности, времени и истории. В таком случае мы, действительно, пребудем в раздвигающем горизонты нашего ненормального узко общественного существования до мирности, просторе. Его недостает (иной раз даже смутно, не осмысленно) каждому из нас для полноты самореализации, для развертывания своей человеческой сущности..
И необходимость его, — причем, не на краткий миг, но в качестве условия жизни, формы развертывания человеческого бытия, — нынче настоятельна, диктуется всем раскладом дел современных обществ. Человек, по большому счету, не может существовать вне мира, немирно. Он не просто общественное сущее, но с самого начала и прежде сущее мировое. Не случайно ведь, что на первых этапах истории, традиционный человек, главным образом знает и обиходует термин «мир». Об обществе здесь весьма мало говорят, а если и ведут разговоры, токак о том, что неотторжимо сопричастно природному окружению. Так что, люди поначалу знают лишь мир, а потом общество. Само общество фигурирует тут как «мир», «свет». Кстати, до сих пор живы в повседневности, простонародной практике отношения к обществу именно как миру («свету»), что, между прочим, зафиксировано в ряде поговорок, ходячих выражений, словоупотреблений. В целом же, понятие «общество», как отличное от мира, противостоящее природе, — тем более, в качестве публичности, — формируется на довольно поздних этапах истории. Точнее — с Нового времени. Настоящее время характеризуется как раз тем, что от такого «разобщения» понятий «природа» и «общество», «общество» и «мир», ришла настоятельная нужда отказаться.

sgaliev

Человек как мировое сущее

В чем же своеобразие человека как сущего в мире? Как связаны между собой человек и мир, поскольку человек поднялся на уровень мировой самореализации? Рассмотрим человека в призме категории «мир». Это очень важно, приняв во внимание, что «человек–мир» — центральная проблема любого мировоззрения и философии как самосознания последнего. К тому же, без прояснения мировой сути (как человеческой сути второго порядка) мы не будем иметь и подлинного, до конца последовательного видения человека в качестве общественного сущего. Ведь сущности более высших порядков конкретны, а потому образуют основу для понимания сущностей предшествующих порядков.
Наше рассмотрение должно начать с признания, вернее, уточнения того, что общество, как и природа (во всяком случае, в качестве его ближайшего окружения), — лишь часть огромной реальности, которой живет человек. А, вместе взятые, они образуют мир, в свою очередь, далеко не исчерпывающий всю объективную реальность, бытие. Как момент мира природа не может не выступать в узком смысле. А именно в значении, когда она предстает тем, что непосредственно присутствует при роде, в качестве ближайшего окружения человека. Иначе говоря, — того просвета бытия, где человеку обеспечены условия существования. Разумеется, по мере роста человека, с приобретением им новых возможностей эта природа в узком смысле (впрочем, как и сфера общества, больше, мира в целом) непрерывно раздвигается, расширяется. Однако, она, — к тому же, примитивно натуралистически понимаемая, — никогда не станет тождественной природе как таковой (в смысле матери-природы, бытия, Бога). Точно также, мир никогда не может дорасти до всей полноты бытия. Так что, надо постоянно помнить разницу между природой, с которой человек встречается, живет в мире, и природой, равной бытию. Вместе с тем, Важно понять, что в человеческой реализации миром бытия, природы в широком смысле неизмеримо больше (во всяком случае, для сознания), нежели это наблюдается на уровне общественного самораскрытия человека. Если общественная жизнь в становлении человека выражает лишь сущность первого порядка, то поприще человека как мирового сущего являет, повторимся, сущность второго порядка.
Природное и общественное начала в человеке, как сказано, присутствуют не «параллельно», одно подле другого, тем более, не противостоя друг другу. Человек не просто природное и общественное существо. Не ограниченный жизнью общества, человек отнюдь не есть единственно благодаря и ради общества. Другими словами, круг его способностей, возможностей, потребностей далеко не отмерен пределами общества. Он преследует не только цели общества и не только в обществе. Человечность не исчерпываема лишь тем, что может дать и являть общество как таковое. На известных этапах развития истории, а также под известным углом зрения, конечно, общество видится как единственная цель, реальность, среда и смысл человеческого существования. И не случайно, человеческая сущность всецело сведена здесь к общественному бытию. Тем не менее, и в данных обстоятельствах понятно, что человек — и как отдельный носитель общества, и как общество в целом — выходит своей активностью (запросами, способностями, потребностями) за пределы общества. Во всяком случае, — в природу. Причем, — далеко не только в утилитарно-потребительской и иной подобной плоскости. И в протекшей истории существуют люди, подлинно живущие миром, сознающие себя мировыми сущими. Правда, их крайне мало, они являют себя лишь случайно. Но, именно потому, им удалось оставить по себе неизгладимый след, навеки засиять ярчайшими звездами на духовно-практическом небосклоне.
Общество, стало быть, не может существовать (да и отдельный человек) без постоянных и многосторонних связей, зависимостей с природой. Но в равной степени нужды, цели, жизнепроявления человека не ограничиваемы рамками природы (к тому же, примитивно-натуралистически трактуемой). Больше того, как будет ниже показано, своей деятельностью человек выходит далеко за рамки не только налично данного общества, но также за круг природной реальности, где живет. Он, другими словами, преодолевает пределы мира. И данный акт человек осуществляет не только осознанно, целеполагающе, но в еще большей степени активностью, в основной части своей функционирующей бессознательно: от мира, природы, по большому счету, от бытия.
Так что, человек реально живет (даже зачастую не давая себе в этом отчета) всем миром своим, как единством собственного природного и общественного окружения.
Именно поэтому человек на уровне сущности второго порядка не может не утверждать себя миром, его деятельность, дела протекают в мире. Последний выступает тем общим и емким понятием, которое соразмерно человеку как он на третьем уровне самореализации обнаруживается нашему рассмотрению. При этом важно не терять из виду, что в человеке как мировом сущем синтезированы: во-первых, общественный, родовой человек (человек как общество, род), во-вторых, человек, как данность общества, рода. В-третьих, сама природа как то, внутри и при которой возможны первое и второе начала.
Важно также понять, что, как бы субъективно (и даже в известном смысле объективно) люди ни представляли собственную жизнь, пределы и формы своего бытия, в подлинно-онтологическом плане человек всегда живет миром, всегда выступает мировым сущим. Вопрос лишь в том, что уже весьма долго в протекшей истории он живет так лишь «в-себе». Только отдельные великие люди были наделены силами и сознанием, прорывающими эту «в-себе-бытийность», и выходили в мир «для-себя». И то, — можно высказать целый ряд оговорок на этот счет.
Современный этап истории и способа человеческого бытия, между тем, уже настоятельно зовет, испытывает нужду, чтобы «в-себе-бытийный» статус человеко-мирного существования перерос в для-себя-бытийный, чтобы люди сознательно, с ясным пониманием осуществлялись в качестве мировых сущих. Как указывалось, осознанно реализуемая человеко-мирная жизнь востребована нынче уже всем ходом дел на Планете, разворачивающимися тут глобализационными процессами, запросами превозмогания производящего человеческого бытия.

Понятие мира

Понятие мира складывается в сознании повседневного человека из наук естественного комплекса и политики. Нельзя при этом не видеть, что конкретно-научный, равно политический, опыт (в том числе мира) носит поверхностный характер. В научной данности мир выступает некоторым конгломератом всего и вся, находящегося при этом как-то (и неизвестно почему) рядоположенно друг с другом. В политике же «мир» фигурирует в качестве состояния без войны, «спокойствия» и т.п. В этом смысле он, хоть и значит что-то конкретное, однако, крайне узко и однобоко понимаемое. Действительно философское видение мира отличается от абстрактно-плоских своей культурной, ценностной, человеческой, общественно-практической, человеко-бытийной насыщенностью. В таком мире образующие его элементы не столько описываемы количественно-формальными параметрами (как в научной данности), сколько измерениями качества, смысла, переживания, оценки, морально-нравственно, бытийственно. Полно и точно данные значения мира светятся во всевозможных, уже приобретших ходячий, общеупотребительный характер, выражениях типа: «Мир дому твоему», «жить в мире да согласии», «смиренность», «миру мир», «быть на миру», «белый свет и т.д. В ряде славянских языков «мир» передается словом «свет» (свит»). В свою очередь, последнее выражение означает также общество. Так, читаем известное:
Как денди лондонский одет,
Наконец-то, он явился в свет.
Это, среди прочего означает обязательность присущности миру также и общественного начала. Иной раз мир прямо сводится к обществу.
Если обобщить и кратко выразить смыслы, передаваемые данными выражениями, легко показать, что мир — часть материального бытия (включающая окружающую человека природу, космос, географическую и биологическую среду, жизнь человечества и общества, историю, отдельных людей), где возможен человек. Для этой возможности бытие предуготовило и обустроило все, как в космосе, так и на Земле. Вместе с тем, мир не существует от бытия. Без человека, вне человека мира еще нет. Вроде бы, все уже налицо. Но, поскольку это «все» еще не «заселил» и обжил человек, о мире говорить не приходится.
В мире как своей среде человек чувствует себя «уютно». Здесь все для него ясно, «на свету». Все очевидно, ладно, устроено. Каждая вещь, — даже, которой, быть может, он никогда не коснется, непосредственно не столкнется с ней (далекие звезды), — существует, неся человеческие смыслы и значения. Есть в мире не только «радости», но также «неприятности». Однако, последние ведомы, равно как ведомы пути обхождения с ними, — с левым и правым, с верхом и низом, со всякой другой «крайностью».
От просто среды, где живет слиянно животное, мир (данный только человеку) отличается тем, что последний не растворен тут безоговорочно. Человек противостоит «среде», усматривая свое отличие от нее. Но в этом противостоянии он также видит связанность с данной средой как с собственной действительностью. Потому, среда, среди прочего, превращается в мир. Тем, благодаря чему это происходит, выступает, ближайшим образом, практически-творческая активность человека, и возникающие на данной основе сознание, сознательность.
Мир со всех сторон окружен хаосом — чем-то безвестным, неопределенным, совершенно «темным» для человека, потому, навевающим чувство страха, ужаса. Хаос при этом находится не где-то за границами мира, а так существует, что как бы окружает каждую точку данности мира. Достаточно человеку где-нибудь «оступиться», совершить «не то», как тут же хаос явит себя, наказывая за «опрометчивость», «выпадение» из мирности.
Но хаос — не только нечто от угрозы, от причинения «неприятностей», зла. Хаос также (и в еще большей степени) от величия, от безмерности, чудесности, неисповедимости, таинственности человеку. Такое не менее ужасает, нежели злокозненная опасность. Как знают великие пророки и «сподобившиеся», бытие (Бог) ужасно в своем величии, безмерности, бесконечности, вместе с тем, близости к нам. Ведь Бог — «самое ближайшее из всего близкого»! Правда, и самое далекое из всего далекого. Хаос, стало быть, не только являет угрозу, опасности, он также покров, опора человеческого бытия. Тем временем, люди, особенно современные (отпавшие от бытия, за-бывшие его), обычно не выдерживают хаос. Точно также — открывающееся им непосредственно здесь: коренным образом преображаются (слепнут, немеют, увечатся). Оттого-то Боги, бытие являются им как бы через завесу, туман и т.п. А ведь, как гласит «Библия», в свое время Небожители общались с простыми людьми непосредственно, без всяких предосторожностей и «завес». Они испытывали покров бытия на себе и своем окружении....
Мир всегда конечен. По мере роста человека, с расширением его возможностей самореализации, расширяются и границы мира.
Мир — только достояние общественного человека, общества в лице отдельного человека, человека как носителя соответствующего общества. Как не может быть человека (в качестве «Робинзона») вне общества, так и нет у данного существа и мира. Последний — условие, удел, поприще всех людей (по крайней мере, данной культуры). Однако, вполне возможно, что и отдельный человек (в частности, как экзистенция, человеческое бытие) в состоянии предложить человечеству свой мир. В принципе, никому не заказано стать автором (субъектом) мира, для этого только надо весьма основательно постараться...
В любом случае, каждый человек, живя в мире, общем для всех, вносит в последний что-то от себя, уникальное, своеобразное. Отсюда — проблема человеческого взаимопонимания.
Нередко термин «мир» употребляется касательно весьма частных вещей. Так, находят «мир минералов», «мир музыки», «подводный мир» и т.п. Говорят о мире «Каштанки» (А.П. Чехов), о духовном мире, о мире культуры и проч. Надо думать, в этих использованиях означенного термина присутствует, скорей, не столько правда, сколько метафора. Мир, повторимся, возможен только для человека. Его нет для фрагментов человеческого существования. Тем более — для животных и иных нечеловеческих (некультурных, бессознательных, непрактических) существ.
Из сказанного о взаимоотношении человека и мира может сложиться впечатление, что мир есть нечто производное, второстепенное от человека, собственное произведение последнего, находящееся в полной зависимости и распоряжении своего «автора». Так ли все это? Действительно ли до человека не существовало никакого мира, не было никаких предметов, никаких существ и т.д.? Нужно сказать, что вопрос этот требует тонкого обращения с собой. Однозначного ответа на него просто быть не может. Действительно. До и вне человека не может быть никакой речи о мире. Ибо мир есть некоторая определенность, порядок, организация человеческого окружения. И данный порядок, организацию вносит в мир сам человек. Не было б человека, а значит, исходящих от него порядков, мер, был бы оговоренный нами хаос. Или — «ничто» (бытие), имея в виду хаотическую невыразимость, полнейшую беспросветность, Таинственность. Короче, — все то, что является отрицанием какой-либо человечески-значимой предметной определенности. Именно из данного ничтожного хаоса возникает, выходит (как бы сказал М. Хайдеггер, «забрасываемый бытием») в мир человек. И выходит он вместе со своим миром. Как возникает, почему заброшен — об этом сейчас нет нужды вести речь. Достаточно лишь заметить, перед нами, пожалуй, самая великая загадка человеческого бытия.
Как бы там дело ни обстояло, выход, заброшенность человеческого бытия (человека и мира) есть результат ничтожения (чтожения) ничто (хаоса, бытия), как в человеке, так и в мире. Всякий процесс обретения (проникновения, устроения) человеком мира и утверждение мира в человеке, — их взаимное обновление и развитие, движение в ширь и глубь, — всегда происходит на фоне, внутри, благодаря и посредством чтожения ничто. Процесс такого чтожения (как ничтожения ничто), иными словами, созидания мира и человека из хаоса (бытия), не есть простая творческая деятельность, всецело исходящая от человека. Созидая мир, преобразуя его, утверждая в нем свою волю, человек, вместе с тем, с одной стороны, как бы (причем, таинственно) предопределен к этому. А с другой — открывает мир, преднаходит его. Другими словами, в процессе постижения и устроения человеком мира имеет место как бы встречный процесс: откровения мира человеку и даже собственного (человека) откровения — из хаоса, ничто. Таким образом, мир — не просто голый результат произвола человека, а то также, где человек ходит, на что он (человек) на-ходит, что находимо и находится сущим вне человека, независимо, хочет он того или нет, как то, что есть до и вне его творческой активности. И человек находит, ему открывается лишь то, на что он способен и подготовлен, в чем нуждается, с чем в состоянии совладать. Мир, стало быть, не только творится человеком из ничего (ничто, хаоса). Он есть также нечто несотворенное, существующее как бы до человечески-субъективного творчества в ничто. Благодаря этому своему как бы существованию, которое в действительном смысле есть больше несуществование, чем существование, мир открывается из ничто теми либо иными своими возможностями-гранями человеку. И открывается — в зависимости от меняющегося состояния, потребностей, запросов, настроений, ожиданий, притязаний, упорядочивающих и организующих способностей человека.
В таком ключе, например, наша знакомая бухта в подлинном смысле объявляется предметом человеческого мира лишь с освоением человеком мореплавания. Человеку, совершенно не сведущему в плавании, эта бухта неизвестна, ее просто нет для него. Электронов для людей античного мира нет и быть не могло...
О существовании каких-либо предметов (равно мира) безотносительно к человеку, его практическим нуждам, к тому же, всегда конкретным, говорить просто некорректно. И даже — опасно, ибо это значило бы абсолютизацию опыта мира соответствующего человека. Здесь имеются некоторые тонкости, детали из соотношения абсолютного и относительного в опыте меняющегося человека. Но касаться всего этого мы не будем, ибо оно требует особого разговора.

Человек в мире

Из сказанного очевидно: мир — всегда человеческий мир. А раз так, то можно заключить: как мир невозможен без человека, так и человек невозможен (не существует) вне мира. Точнее, между человеком и миром имеется глубочайшая ментальная связь, позволяющая не только видеть мир как человеческий мир, но и то, что человек — сущее миром, мировое сущее, сущее для мира.
На самом деле. Человек в мире не только присваивает окружающим предметам свои устремления, значения и достоинства, не только живет, пользуясь (тем более в производящем, утилитарно-потребительском плане) предметами мира. Воплощаемые в предметы, смыслы, знания, опыт, способности, умения, возможности, — одним словом, чем располагает человек, — он, так либо иначе, заимствует из мирового окружения. Человек не силен выдумывать все это просто из своей головы. Даже, если на кое-что из данной способности он-таки, научается, то, единственно, наследуя сей великий дар у своего предметного окружения, мира. Богатство знаний, умений, возможностей, форм активности, на которые человек способен, — это почерпнуто им из вещей, связей, зависимостей, отношений окружающей действительности. Лишь вбирая в себя постоянно смыслы, логику жизни окружающих вещей, полнясь мерами, связями и отношениями, которые находит в предметах, пополняясь новым опытом мира, учась у мирного окружения своего, — человек становится человеком. Иного пути человекостановления, — помимо приобщения к богатству мира, распредмечивания бесконечной палитры смыслов, значений, информации, возможностей, связей и зависимостей, коими неисчерпаемо его предметное окружение, — нет. Человек существует, действует, творит, удовлетворяет потребности и способности, раскрывает и множит свои возможности, реализует сущность, образуется посредством всего того, чем располагает мир: его возможностями, материалом, ресурсами, благоприятствующими условиями, защитой. Каждый предмет, любое явление мира выступает в этом смысле чем-то сподручным человеку, служащим удовлетворению (причем, далеко не в утилитарно-потребительском плане) каких-либо человеческих целей, интересов. На предметы мира человек смотрит как на то, с помощью чего можно что-то сделать, чего-то достичь, чему-то научиться.
Надо только всегда помнить: между предметами мира и человеком, между миром и человеком вообще протянуты отнюдь не только прагматические (утилитарно-потребительские, использующие, производящие) узы. Человек не только реализует (пусть даже не самонадеянные, самодостаточные) цели. Он также служит вещам, миру: осуществляет его нужды, запросы, устремления. Если мир служит «убежищем», родной стихией, сферой, источником существования человеку, где последний чувствует себя покойно, содружественно, смиренно с окружением, если под покровом мира человек испытывает безопасность, уверенность, надежность, то этого же (встречного, сберегающего, исцеляющего, дающего простор росту вещей) от него ждут иные представители мира.
Между человеком и последними (окружающими вещами) царит, тем самым, взаимопонимание, расположение, открытость. Среди прочего, это означает, что на все сущее в мире человек настроен (причем, не обязательно осознанно, а досознательно, молчаливо). О происходящем здесь он что-то ведает, все способен понять, прочувствовать, пережить. Расположенный так, каждому сущему вокруг он способен воздать ожидаемую поддержку, внимание, заботу, ибо встречным благодарным пониманием, со-участием ему отвечают, множа его силы и возможности, вещи. Так что, человек не только ширит, обогащает свои предметно-творческие способности, потребности и возможности вещным окружением, но также служит расширению, росту, раскрытию данного окружения.
Но это значит, что оба (человек и мир, человек и его окружение) находятся во взаимопринадлежащем проникновении. Больше того. Человек, поднявшись до такой своей самореализации, не находится в мире как в некотором «вместилище». Он живет миром не просто в качестве «гостя», случайно заброшенного в мир. Тем более, — «браконьера в чужом лесу», как представляется кое-кому из экзистенциалистов.
Человек живет миром как своим собственным миром. И в этом смысле — как самим собой. Вот почему, Без мира ему не существовать. Отсюда же, снова-таки, вытекает: человек живет не только для себя в мире, но также для мира, для своего окружения, для другого в мире, поскольку и мир без него невозможен.
Говоря о человеке в мире, следует понимать, что он не одинок здесь, что, помимо него и его вещного окружения, в мире присутствуют и другие такие же, как он. Следовательно, человеческое внимательное, заботливое отношение, участие и т.д. распространяется и на этих других, сущих-в-мире.
Однако, как далеки от только что сказанного взаимоотношения человека и природы, человека и его окружения, человека и человека в иные (особенно производящие) времена!.. Именно тут мир в подлинном смысле вытесняется эрзацным, безбытийным, бесчеловечным, плоским «миром» механических «вещей» (включая людей), поставленных на линейку производственной готовности к манипуляции...
Уже означенное позволяет понять, что Человек способен существовать в подлинном мире, как бы «разлившись» в окружающих предметах. Они, вместе с тем, как бы концентрируются в нем. Сущее, явление, — независимо от того, в какой близи (физической или другой) находится к человеку, — пронизано актом присутствия последнего. Другими словами — человеческими смыслами, значениями, целями, переживаниями, исканиями. Вместе с тем, человек, существуя предметно, полнясь предметами, живет для своего окружения, служа ему. Все многообразие мира заполняет сознание и активность человека. Любой предмет мира в этом смысле представляет некоторое двуединство собственно человеческого и нечеловеческого. При устранении одной из сторон предмет, сущее утратит значение мирскости. Это касается и мира в целом. Сам человек, как исполненный заботой, предметными отношениями, мерами, логикой своего окружения, — тоже выступает некоторым единством, средоточием своего внешнего и внутреннего предметного окружения.
Отсюда еще более проясняется место, занимаемое человеком в мире. Конечно же, оно не может быть локализовано какой-либо пространственно-временной точкой. Дело не обстоит так, что где-то, вот, тут, присутствую Я, человек, а там, вне меня, вне моего присутствия — мир, предметы мира. Если человек находится во внутренней связи с миром, — причем так, что живет миром, ни один предмет мира не существует, не запечатлевая на себе момент человеческого присутствия, и сам он что-либо значит, коль скоро вбирает в себя мир, все многообразие его предметности, — то должно быть понятно: место человека в мире повсюдно. Невозможно в строгом смысле провести демаркационную линию, «отгораживающую» человека от мира или как-либо фиксирующую границы человеческого пребывания в мире. Нет такой линии и в том смысле, чтобы можно было отделить мирское (от мира, нечеловеческого) идущее и собственно человеческое начала. Как только она будет проведена, потеряется и человек, и мир. Замечательно в этом смысле восклицает Уолт Уитмен:
«Нет, весь я не умещаюсь между шляпой и башмаками!».
Так человек живет миром. Он есть, благодаря миру, ибо мир дает ему все для существования, так же, как самого себя. Но и мир своим наличествованием тоже обязан человеку. Последний живет и для мира. Хотя, верно и то, что не человек предуготовил арену для мира и человеческого бытийствования, не человек создал все многообразие сущего вокруг себя, которое его деятельным озабоченным присутствием превращается в мир. Да и сам человек пришел в мир не по своему произволу. Он заброшен в мир, и все вокруг него сущее имеет место лишь благодаря бытию. В этом смысле можно и иначе сказать. Бытие обретает некоторую (например, человеческую) конкретизацию, утверждаясь миром. Чтобы осознать, найти себя, раскрыться, бытие предполагает мир. Другими словами, выступает как в-мире-бытие.
Но, возвращаясь к человеку, обнаружив, как он возможен, в единстве с миром, когда человек и мир взаимопроникнуты, и между ними невозможно провести демаркационную линию, человек, вместе с ним окружающее его сущее в мире, тоже обретают свойство в-мире-бытия. Каждое сущее, в том числе сам человек, как растворенное в своем окружении, вбирающее в себя последнее, есть, стало быть, в-мире-бытие. Так что, и под углом зрения бытия, и под углом зрения человеческого присутствия в мире, перед нами феномен в-мире-бытие.

sgaliev

Человек как экзистенция

Итак, человек есть в-мире-бытие. Но поскольку этой характеристикой обладает все вокруг него сущее, и поскольку человека недопустимо редуцировать к какому угодно сущему, иной раз даже к такому, как он в-мире-бытию, — для выражения его своеобразия в качестве особенного в-мире-бытия целесообразно использовать еще одну категорию. Она-то более всего выражает существо подлинно человеческого присутствия в мире вообще. И такой отличительной категорией выступает экзистенция.


Общая характеристика экзистенции Основные черты.

Термин «экзистенция» в переводе с латинского на русский означает «существование». Вместе с тем, категория существования — весьма емка и многозначна своими смыслами. Она, непосредственно обозначая человека (точнее, человека как мирового сущего), совершенно отлична от того, как представлена онтологией, диалектической логикой. Отсюда неудивительно, почему «существование» как человеческая характеристика мало что общего имеет с присваиваемым ему Гегелем в «Науке Логики», разбираясь с категориями гнезда «сущность».
«Существование», действительно, наиболее точно и полно схватывает человека как в-мире-бытие. «Распаковка» таящихся в данном непростом термине смыслов убеждает в прямом отношении их к человеку. Ближайшее рассмотрение обнаружит в термине «Существование» (суще-ств-ование), по крайней мере, три части. Первая часть данного выражения, «суще» («сущее») может быть отнесена к какому угодно предмету, любому явлению, — неважно, живому, либо нет. Человек — тоже сущее. Поскольку есть нечто (некто), и на него можно указать пальцем, поскольку что-либо обрело определенность (границы, реальность), присутствие, — постольку оно уже сущее. Бытие, обретшее какую-либо определенность в виде некоторой чтойности, — это и есть сущее.
Однако, далеко не все в мире исчерпываемо, сводимо к характеристике сущего. Помимо сущего, имеются также существа (суще-ства). С самого начала существо — это сущее со способностью «...ства». Выражение «ство» в существе при его углубленном осмыслении обнаруживает такие смыслы, как: «простирание», «активность», развертывание и т.д. Иначе говоря, существо, это сущее, как-то активничающее, простирающееся, утверждающееся. Причем, утверждающееся живо, самостоятельно, не пассивно (под действием некоторых внешних обстоятельств, что имеет место касательно любого неживого сущего). Стало быть, существом может считаться любое живое сущее, поскольку оно активничает (точнее, реактивничает), самостоятельно утверждает себя, затрачивая на это некоторое усилие, энергию, преодолевая сопротивление своего окружения, сохраняя, так сказать, «негэнтропию», соразмеряя жизнедеятельность меняющейся обстановке.
Опять же, и человек является живым, существом. Как таковое, он мало чем отличен от любого другого живущего. Однако, человек — не просто существо, а существо с «...ованием» (существ-ование). Как нетрудно видеть, третья часть рассматриваемого нами выражения, «...ование», имеет прямое касательство лишь к человеку. И означает оно на древнерусском не что иное, как деятельность (любовная активность), деяние (поступок), творчество (деятельное творчество) и т.п. Получается, таким образом, что человек — это некоторое деятельное существо, существо, способом бытия которого выступает деятельность (деяние, поступление). Лишь в таком смысле человек есть существование. Становится также очевидным, что ни одному другому существу (не говоря уже о сущем) в мире невозможно приписать характеристику существования. Лишь человек существует. Больше того, можно даже так сказать, что далеко не каждый человек существует по подлинному счету. Отсюда, неверно бытующее выражение, где люди сетуют на то, что они «лишь существуют», но «не живут». На самом деле, все обстоит именно наоборот: они живут, а существуют ли — это еще большой вопрос. Чтобы по-настоящему существовать, человек должен быть на многое что способен... Потому, повторимся, далеко не каждый человек существует.
Итак, экзистенция, есть существование в означенном смысле. И как таковая она, опять же, есть не просто существование, но существование особенное, существование в мире. Существовать можно и в обществе. Экзистенция же начинается, когда полем, поприщем существования выступает мир. Экзистенция существует в мире, миром, как в-мире-бытие. Но каковы же признаки такого существования? Какими особенностями характеризуется экзистенция? Укажем хотя бы некоторые из них, сначала заметив, что далеко не каждое в-мире-бытие, в том числе человеческое, есть экзистенция.
Прежде всего, экзистенция выступает как некоторое «Я», отличное от всего, что есть «не-Я». И в качестве этого «Я» экзистенция, выражая известное отличие от своего окружения, от сущего, мира в целом, противостоя всему этому, тем не менее, обнаруживает теснейшую сращенность с данным окружением. Больше. Вбирает в себя это окружение, полнится присутствием его. Потому, любое мгновение, каждый акт «Я» любая форма его самовыражения, предстает «букетом» всех тех вещей, предметов, сущих, которыми оно живет. Человек как экзистенция существует всем своим миром. Каждое чувство, действие его пронизано потоком мира. В каждом переживании, акте самореализации интегрировано жизнепроявление, устремления, присутствие всего его предметного окружения.
Итак, экзистенциальное «Я» — не просто «Я» каждого конкретного человека (даже личности), в частности, живущего обществом. Это «Я» человека как мирового сущего, когда весь мир, все предметное окружение человека полнит любое переживание, каждый акт, состояние человеческого существования, когда человек своим «Я» соприсутствует всему и вся в мире. «Я» — в мире, и мир — в «Я», — вот, что есть экзистенция с самого начала.
Разумеется, сказанное (правда, очень кратко) об экзистенциальном «Я», следует понимать не в строго буквальном смысле. Ибо ни одно «Я» не в состоянии вместить в себя мир целиком, точно также, охватить все в мире. Однако, всякий экзистирующий человек стремится так жить, так строить переживания, организовывать акты своей самореализации, когда бы они не выступали чем-то одноплоскостным, одномерным, даже беспредметным (что сплошь да рядом встречается в современном технологизированном обществе), а включали бы в себя предельно больший круг вещей, отношений. Экзистенция осуществляет себя и акты своей жизни как можно емче, полно для всеохватного выражения человеческого присутствия в мире.
Следующей существенной характеристикой экзистенции является то обстоятельство, что она всегда так выступает, что предзадает, предопределяет свою сущность. Иначе говоря, экзистенция с самого начала есть реальность, у которой существование предшествует (задавая, строя) сущности. У любых других сущих, вещей дело обстоит противоположным образом: здесь сущность предшествует (задавая) существование (если, вообще, такое выражение относимо к ним).
Сказанное об экзистенции совершенно не отменяет факта, что человек, в сущности, выступает наиболее важной частью своего бытия. Не отменяется также, что человек в собственной сущности есть, главным образом, будущее, из которой, как сказано, он весьма серьезно предопределен. Однако, как бы тут дело ни обстояло, сущность всегда есть некоторый проект, известные цели, устремления, которые экзистенциально существующий человек сам себе задает и которые ему предстоит воплотить. «Проекты», «цели» (будущее) данные в любом случае заданы человеку не откуда-то извне, или из какой другой «дали». Они формируемы, созидаются самим существованием. Верно, правда, что создание их во многом носит нерациональный (иррациональный, морально-волевой, как-то связанный с бытием) характер. В плане сказанного становится очевидным, что экзистенция строит (видно, таким же образом) не только свое будущее, но также настоящее и прошлое, предстающие сущностями.
В качестве еще одной важнейшей характеристики экзистенции следует указать на то, что перед нами человек самостоятельный (как и личность). У него собственный путь самореализации. Именно поэтому, за все успехи и неудачи на жизненном поприще он несет ответственность сам: никого в этом не винит, ни на кого не уповает, ни на кого не перекладывает несомый «крест». За успехи и неудачи на собственном пути он обязан лишь самому себе. Даже в том случае, когда случились явные помехи извне, экзистенция ищет, где сама «не доработала», как и почему допустила неудачу.
Далее, экзистенция — это существование, раскрывающее себя полнокровно, всеобъемлюще, потому, среди прочего, идущее до конца в своих устремлениях и делах. Экзистенция ничего не боится из того, что для обычного сознания является своеобразным «табу»: противостояние превосходящей силе, «начальствующий окрик», бездумное большинство, закон, пересуды и другие «опасности» повседневности. Нет невозможного, недопустимого, коль скоро она осознает свою правоту, истинность и справедливость утверждаемого. Каждый акт, мгновение, вершимое экзистирующий человек проживает действенно, полно, «как в последний раз», когда, по известному выражению, «на кон поставлена вся жизнь без остатка».
При этом понимается, что самое страшное в жизни — смерть. И над последней человек, увы, не властен: смерть может прийти в любое время, неожиданно, неотвратимо. Экзистенция в этом смысле стоит «лицом к смерти»: спокойно, готовая к ней, не рассчитывая на что-либо «спасительное».
Поскольку смерть есть «сокровенная неизбежность», настигающая человека в любой момент и страшней в мире нет ничего, все остальные «неприятности» перед ней блекнут. Их нечего бояться, ибо они — «не самое страшное», не дотягивают в этом отношении до смерти, при худшем исходе лишь приводят к последней. Смерти же пугаться нет резона, ибо человек не силен над ней. И она (как бы ни «страховаться», остерегаться) непременно настигнет. Причем, — когда угодно. Коль скоро от смерти не «спрятаться», нужно, не пугаясь ее, всегда быть готовым к ней и воспринимать как сокровенную (пусть и нежелательную, но все же) неизбежность, нечто должное быть.
Понимание данного обстоятельства не только позволяет экзистенции избавиться от обычного страха смерти, но наполняет решимостью «идти до конца» в любых начинаниях.
Действительно. Коль скоро человек спокойно, без страха относится к смерти, возможные нежелательные последствия своей активности он сумеет пережить и подавно. Так что, никакие препятствия, запреты, исходящие извне, никакие авторитеты, опасности по сравнению со смертью не страшны, не могут стать помехой на пути. Единственное непреодолимое препятствие и безоговорочно страшное, лишь смерть. Ничто не ужасно и неприемлемо, нежели она. Но, если испытываемые человеком «неудобства», страдания, трудности (что бы из себя ни представляли) не идут в сравнение с несомым безысходной смертью, если ничего нежелательного и ужасного, нежели смерть, совершаемое не влечет, Если, наконец, смерть человек принимает спокойно, стоически, то он может позволить себе идти на какой угодно жизненный шаг не в меньшей степени невозмутимо, решительно, с полным достоинством. Правда, это не совсем так, ибо как умирать для человека тоже далеко не безразлично: то ли дело, умирать мгновенно, то ли — мучительно. Тем более, когда муки эти, вдобавок к физическим, еще и духовно-душевного свойства... И тем не менее, экзистенциально живущий человек готов и это перенести. Кстати, можно приводить множество примеров именно такого поведения человека в ситуациях тяжких роковых испытаний, когда приходится идти, как говорится, «всем смертям на зло», не взирая на неминуемую гибель, проявлять выдержку, стойкость, верность своему долгу, избранному пути, перестрадать невыносимые муки...
Экзистенция в своем «стоянии лицом к смерти», тем самым, заручается не только бесстрашием, но также стоической позицией: следовать своему делу вопреки чему бы то ни было, несмотря на неудачи, на невозможное, не позволительное с позиций здравого смысла, обывателя.
Неудачи, достижения, победы и потери экзистенция принимает спокойно, безмятежно, понимая, что избранный путь, испытания, коим подвергается, — всецело обязаны ей. Разумеется, речь идет о серьезных делах, о значимых поступках, не о глупостях, кои, понятно, она не может себе позволить.
В любом случае, для экзистенции характерно (это ее стихия) жить серьезно, на пределе возможностей, жить в критических ситуациях, «лицом к смерти». Именно здесь она сполна (в том числе человечно и бытийно) себя осуществляет, именно здесь свободна от привходящего, суетного, неистинного. Так вершить свой неповторимый путь и утверждаться в мире, — для экзистенции норма.
В плане сказанного экзистенция действительно свободна. Она особенно востребована в условиях «собирания камней». Но прежде, чем перейти к характеристике свободы, присущей экзистенции (и не только), укажем еще одну весьма важную черту последней, которой мы так либо иначе уже касались.
Условием, средством, источником, так сказать, «мирного» существования человека является, во-первых, сам способ существования человека, именуемый практикой. И, во-вторых, — вытекающая из практического существования человека, способность его, сознание, сознательность, моральность. То, в чем данные особенности человека объединяются, точно выражая их суть, по крайней мере, касательно экзистенции, можно было бы назвать словом «забота».
Как практически действующее, сознательно сущее в мире, человек есть озабоченное сущее, сущее, заботливо обходящееся со своим окружением, с миром. Это заботливое обхождение, в частности, в отношении окружающих его вещей, мира выражается в том, что экзистенция действует осмотрительно, опекающе, оберегающе, сохраняюще, исцеляюще, создавая необходимые условия для роста, развертывания возможностей мира, всего в нем сущего.
На такое отношение к сущему, к миру, на жизнь для мира человека обрекает и положение его в мире в качестве центрального (далеко не просто в континуальном плане) момента мира. Пребывающий во всем и везде, поддерживающий своим присутствием мирскость предметного окружения, выделяясь в данном отношении из всего сущего в мире, человек не может не выступать таким центром, бытие которого, среди прочего, предполагает внимательность, понимание, заботу о своем окружении. На таком «центре» держится ответственность за состояние мирового целого, за благополучие каждого предмета здесь, за беспрепятственное проявление свойственных ему потенций.
Итожа, таким образом, только что сказанное, можно заключить, что миссия человека в мире, в том числе в обществе, природе, сводится к тому, чтобы формы жизни, законы, тенденции, интенции его существования совпадали, гармонировали с природой, обществом и миром, — никак не противостояли последним. Человеческое, природное, мировое отнюдь не должны мыслиться чуждыми «царствами». И человек не должен ощущать себя «разбойником», «узурпатором», «хищником», который безнаказанно, произвольно, безответственно хозяйничает, промышляет в своем окружении. В пагубности такого беззаботного природо-и мироотношения, порождаемого, в частности, современным типом практической деятельности, — соответственно, производяще-экономической, политической, культурной жизнью, — человечество уже убедилось, так сказать, «на собственной шкуре». Причем, очень основательно.
Точнее было бы говорить не о «гармонизации» жизни человека и мира, а о взаимослиянности, единстве их обоих, ибо они не существуют друг без друга. Человек реализуется в мире, преследуя свои интересы. Он, воплощая себя в материале мира, живет (причем, многогранно) всем, чем располагает мир. Но живет он отнюдь не в сугубо корыстных целях. Заботясь о себе, он ни на мгновение не забывает заботу, беспокойство о мире, обеспечивая практически его веления, влечения, нужды, согласуя свои устремления с движением мира. Миссия человека в мире, стало быть, налагает на него роль пастыря во всех глубочайших и сокровенных смыслах данного понятия. Призвание пастыря — это высшее проявление озабоченного обхождения человека с миром. В дополнение к сказанному, это значит, что человек призван быть священнослужителем мира как своей «паствы», он призван стремится быть всему сущему «отцом», покровителем, пробудителем их дремлющих сил. Больше того, человек, по положению своему в мире, ответственен за Судьбу мира, за его состояние. Исцелять его, ставить на правильный путь, — все это тоже дело пастыря мира, как, впрочем, и бытия.
И еще одно замечание. Характеризуя означенные и другие особенности человека как мирового сущего, в частности, экзистенции, важно понимать, что человек данный, также как и общественный человек (человек в обществе), не предоставлен произволу, на полное самостоятельное бытие по отношению к тому общему, целому, моментом коего является. Надо понимать, что и, будучи мировым сущим, человек не свободен от несения различных долженствований, «повинностей», общезначимых дел и проч. Как и в обществе, он втянут в известные отношения, зависимости. Он располагает соответствующими правами и обязанностями, выступает членом семьи, гражданином, исполнителем определенных социальных функций и т.д. и т.д. Так что, и в его жизни сохраняется некоторая «рутина». Никто не отпускает его на полный произвол, делание что хочет. Он не способен (да и не нуждается, не возможен без этого) «выпутаться» из разнообразнейших уз с другими людьми, обществом, миром, вещами, окружением.
И, тем не менее. Живя так, пребывая в общении с окружением означенным образом, исполняя работу, роли, долженствования, наш второсущностный человек осуществляет все это под знаком означенных и других особенностей своих в качестве в-мире-бытия, экзистенции. Снимая собственную сущность первого порядка, он насыщает вершимое обычно установками, смыслами, устремлениями, заботами более высшего порядка. И, являясь экзистенцией, он далек от того, чтобы противопоставлять собственные интересы, влечения, «сущности», цели и т.п. общественным, мировым, своего окружения. Напротив, став высоко сознательным, событийно моральным человеком, экзистенция вершит все возможное от себя ради процветания, роста, гармонии своего окружения и себя с ним.
Правда, существуют трактовки, которые, по сути, продолжая либерально-индивидуалистические традиции Запада, и на экзистенцию переносят качества, характеристики, коими, собственно, уже располагает буржуазный индивид, личность капиталистического общества. Качества эти лишь как бы препарируются применительно к реалиям индустриализма, складывающегося постмодерна. В конечном итоге, из такого понимания экзистенции и ее бытия в мире ничего хорошего как для мира, так и для самого человека, истории, бытия не остается ждать...

sgaliev

Человек как свободное сущее

Приступим же теперь к прояснению свободной характеристики экзистенциального человека. Начиная разговор, заметим: свободна не только экзистенция. Личность и индивид тоже свободны. Вообще, человек есть свободное сущее. Потому, наш разговор выйдет за пределы свободной характеристики экзистенции. Но что же такое свобода в таком случае? Как она возможна? Выше, надо сказать, мы немало посвятили ей места. Придется и ниже не поскупиться.

Критика поверхностных представлений свободы

В истории культурной мысли всегда признавалось: человек есть свободное сущее, свобода — важнейший атрибут человеческого бытия. Но при прояснении свободы, главное, ее осуществлении однозначное понимание так и не сложилось. Между тем, оно исключительно значимо. Без истинного понимания свободы человек не утвердиться именно как человек. И нормального, человечного общества, где присутствует также бытие, — не сложить. Событийное человеческое бытие как высший и справедливый общественный строй, высшая форма самореализации человека миром предполагает, чтобы, ассоциированные здесь люди, нашли в себе способности, силы так организовать жизнь, когда бы «свободное развитие каждого служило свободному развитию всех» (К. Маркс). Нет нужды доказывать, что на ходячих, примитивных, ложных представлениях свободы такую жизнь не построить, справедливость не обеспечить...
Да, свобода — серьезная особа, даже химерная. Переменчивая, она меняет и людей. Между прочим, — уже в зависимости от своего понимания. Одно представляют из себя люди, когда свободу принимают осознанной необходимостью. Совсем другое — при довольствовании ею как «чистой совестью» (Периандр), «путем к нравственному совершенству» (Сократ, Платон). Есть и такие, кому свобода видится прекрасной, вечно созидающей женщиной-труженицей, женщиной-матерью. Хуже всего, коль скоро свободу сводят к вседозволенности, развязности, развращенности. Тогда она предстает и человека сводит к злобной, разрушительной «фурии с манерами проститутки» [Кузьменко Н. Буржуазная демократия — иллюзия свободы и действительность закабаления // http://work-way.com/burzhuaznaya-dem...zakabaleniya/]. Ничего не поделаешь: каждый выбирает облик свободы, сродный себе. А это, в свою очередь, предопределяется «качествами» его сердца, ума, жизненной позиции, мироотношения.
О свободе, особенно с Нового времени говорят уж очень много. Утверждается разное, часто взаимоисключающее. От этого во многом глубятся неясности с путаницей. Возникли целые движения, направления либерального толка, во главу угла своей активности ставящие принцип свободы. Вот только «принцип» сей, как будет показано ниже, множит невнятицу...
Обостреннейшим вниманием к свободе характеризуется и современность. Правда, о том, что есть свобода по существу, и здесь внятный разговор, за редким исключением (куда, конечно, не вхожи либералы), не ведут. Больше. Трудно найти сегодня предмет, столь сильно запутанный и «замороченный» подобно свободе. Можно констатировать известный парадокс. Нынче человек располагает почти всеми возможностями для свободного самоосуществления. Он как никогда прежде реально-исторически близок к свободе, ведя себя, прямо-таки, «богоравно». Тем не менее, по сути, — обнаруживает (доходя, порой, до странности) некомпетентность в свободе. Вконец извращая существо дела (снова-таки, по тем же основаниям), он демонстрирует образчики всего большей несвободы. А хоть немного «испробовав подлинной свободы», пускается в «бегство от» нее (Э. Фромм).
Ближайшее разбирательство позволяет видеть: свобода — весьма емкое понятие. И, действительно, — может быть использовано, понято во многих смыслах. Мы не будем касаться этого многообразия смыслов. Не будем, хотя бы потому, что их бесчисленное множество. Ведь «свобода» — феномен, сопрягаемый почти с любым предметом человеческого окружения. Да, можно говорить о свободе, например, в связи с существованием такого явления как «свободное искусство». В равной мере, построяема речь о свободе в «свободной любви», «свободном стуле», «свободном вечере»... Крайне мало предметов, с которыми не соединима «свобода». И, надо думать, в соответствующей «увязке» она как-то своеобразится. Может, потому, стоит разобраться со всем этим многообразием «своеобразий».
Присмотревшись, все же, легко обнаружить: уж очень существенных особенностей в понимании свободы данные «привязки» вряд ли несут. И, вообще, везде здесь «сквозит» одно, единственное видение свободы. Оно, по большей части, поскольку «свобода» выступает в роли прилагательного, пусто, поверхностно, не позволяет проникнуть в суть искомого предмета никоим образом.
Так, «свободное искусство» говорит нам не столько о свободе, сколько об искусстве. Точно также обстоит с любым другим предметом. В целом, в отношении ко всем ним «свобода» выступает чем-то «лишним», достойным просто на просто «вынесения за скобки», от чего никаких особых перемен в описываемых свободой предметах, ну, никак не произойдет...
Но, с другой стороны, можно усмотреть, что в случае, когда «свобода» выступает в качестве существительного (субъекта), в том числе к означенным предметам, — сколь много смыслов и содержательных контекстов сразу же открывается! Действительно. Возьмем, скажем, выражение «свободная любовь». Переиначив его, запишем: «свобода как любовь», «любовная (любящая) свобода», «любимая свобода», «свобода любви», «любовь свободы» и т.д. Какие только новые контексты с подтекстами тут нам не обнажатся?! Причем, не только в свободе, но в той же самой любви.
Вместе с тем, верно и то, что контексты самой свободы не очень «приблизят» нас к своей «раскодировке». Она останется все той же, не понятой, маняще ускользающей от совладания с собой. Помогая раскрытию сопрягаемых с ней предметов, она как бы «утаивается», укрывается от взора и, среди прочего, являет тщету напрашивающегося пути осмысления.
Видимо, подходы к свободе, как и многим другим вещам, следует начинать с осмысления лежащего на поверхности. Суть не ухватишь сразу и непосредственно. Она обычно фиксируется собственными внешне-данностями, которые, к тому же, здравым смыслом и ходячим сознанием выдаются, по ряду причин, за «чистую монету». Таким образом, мы начнем свое погружение в искомый предмет, ограничившись касательством лишь нескольких, «ходячих» сегодня представлений свободы, к коим, в принципе, сводимо видимое многообразие их. Через «разборку» искомого на внешнем (ходяче постигаемом) уровне, обретя путь к пониманию свободы в подлинности, коснемся ее. Затем, покажем, как соотносится свобода и действительность на примере реалий капитализма.

Свобода как «свобода от...»
Начнем же с самого распространенного представления свободы. Последняя, прежде всего, обнаруживается в качестве «свободы от...» (чего-либо): государства, обязанностей, долгов,, — какой-либо зависимости. Коль скоро человек зависит, — вряд ли свободен от предмета зависимости.
Уж тем более, человек, находящийся в зависимости от всего и вся, — несвободный ни от чего, — вряд ли может считаться свободным. Верно также, быть свободным совершенно от чего бы то ни было, — высвободиться из-под «гнета» любой возможной зависимости, — в принципе, нельзя. Поэтому, рассуждая последовательно в обозначенном русле, согласимся с распространенным мнением: свободы как таковой просто «быть не может». Ибо человек всегда от чего-либо зависит, чем-либо ограничен, придавлен, связан. Во всяком случае, справедливо, что свобода, понимаемая как «свобода от...», если и допустима, имеет место, то в еще большей мере сводить ее целиком к такой данности непозволительно. Разве что, она выступает здесь одним из многочисленных своих поверхностных данностей. А именно — как обретение некоторой относительной независимости (от чего-либо). Свобода подлинная, внутренне взятая, тем самым, конечно, ничуть не схватывается. Достаточно сказать, что можно быть независимым, но — не свободным; можно быть зависимым, но — свободным в подлинном смысле.
И, тем не менее, что-то, крайне внешнее от сути свободы, предложенным видением схвачено. Следует потому признать крайнюю не исчерпанность понятия свободы в означенной данности и видении.
Между тем, именно понимание свободы как «свободы от...» берется во главу угла самой «популярной» сегодня философско-мировоззренческой жизненной позицией и идеологией, либерализмом. Нельзя не признать: «в руках», осуществляемой последним, политики сегодня, без преувеличения, судьба, участь современного мира, человечества. И вот, эта, скажем так, «роковая политика», активно утверждаемая сегодня по всем направлениям человеческого бытия, прежде всего метропольными странами мирового капитала от имени глобально-правительствующего «закулисья», — довольствуется, главное насаждает означенный подход к свободе. Причем, — не просто понимание, но реализацию. Так, по сути, миру, всем народам, каждому человеку без исключения навязывается несвобода.
На самом деле. «Все принципы философии либерализма и само название основаны на тезисе "свободы" — liberty. При этом сами философы-либералы (например, Дж. Стюарт Милль) подчеркивают, что "свобода", которую они отстаивают, — это понятие строго отрицательное. Более того, они разделяют свободу от (чего-то) и свободу для (чего-то), предлагая использовать два разных английских слова — liberty и freedom. Liberty — от чего и происходит название "либерализм" — это исключительно "свобода от". За нее-то и бьются либералы, на ней-то они и настаивают. А что касается "свободы для" (“freedom”), т.е. ее смысла и ее цели, то тут либералы замолкают, считая, что каждый конкретный индивидуум сам может найти применение свободы — или вообще не искать для нее никакого применения. Это вопрос частного выбора, который не обсуждается и не является политической или идеологической ценностью» [Дугин А.Г. Либерализм — угроза человечеству // Профиль, М., 2008. — № 12 (31 марта). — С. 31]. К другим разновидностям свободы, в том числе свободы подлинной, либералам, по сути, и дела-то нет.
Мы, между тем, хоть и очень кратко, но установили [см.: Алиев Ш.Г. Либерализм как квинтэссенциальное выражение производяще-капиталистической действительности // http://filosofia.ru/76784/] цену свободы в либеральном понимании как «свободы от...». Представив себе теперь, что станется с миром по реализации всюду такой «свободы», — невозможно не содрогнуться от ужаса. Но об этом еще речь пойдет ниже. Заметим лишь сейчас, согласившись с профессором А.Г. Дугиным, что «"свобода от..." есть самая отвратительная формула рабства, так как она искушает человека на восстание против Бога, против традиционных ценностей, против нравственных и духовных устоев его народа и его культуры» [Дугин А.Г. Указ. Соч. — С. 38]. Именно такое понимание и утверждение свободы ведет к самоуничтожению человека, мира вообще. Освобождаясь от всего, от чего человек зависит, либерализм, вместе с тем, высвобождает человека от всего, с чем он связан, обязан. Причем, — не только в смысле, так сказать, «платежа», ограничения, но, что важней всего, в смысле истока, опоры существования. В конечном счете, исповедуя «свободу от...», человек обнаруживает, что самой большой помехой его осуществления выступает он сам, мир. Ведь чему и кому всего более человек обязан, от чего всего более зависит, что всего более выше и довлеет над ним, как не мир и он сам как таковой.

«Свобода для…»
Примерно также поверхностно и крайне однобоко видится подлинная свобода в случае, когда ее понимают как «свободу для...», — какого-либо дела, мероприятия, времени и т.п. Можно даже сказать, данное понимание свободы куда больше носит внешний характер. Нет потому нужды на нем останавливаться, признав существование весьма ограниченных пределов свободы, где оно допустимо, как и в первом случае. И пусть нас в этом смысле не «обольщают» попытки кое-кого из левых авторов возносить «свободу для...», увязывая с ней «возможности роста», «культурное становление человека» и проч., поскольку здесь о свободе речь идет, отталкиваясь не от нее самой, но от каких-то, заведомо «высоко чтимых» предметов... Хотя, верно во всем этом и то, что в событийном человеческом бытии цена, значимость человеческих дел и свершений, действительно, призваны выражать свободу именно в этом смысле. Точнее, в смысле тех возможностей, перспектив, которые соответствующий предмет располагает, предоставляет человеку в плане его самореализации, развертывания, духовно-практического обогащения.

[/B]Свобода как «возможность делать что хочу»[/B]
Более всего распространено понимание свободы в качестве возможности «делать что хочу». Разновидностью такого понимания является «свобода», в полнейшей предоставленности человека самому себе. Коль скоро человек располагает собой как заблагорассудится, считается, что он безоговорочно свободен.
Однако, нет ничего ошибочней данного понимания. Ибо, по сути, человек, предоставленный самому себе, действующий по своим хотениям и волениям, живущий «как хочет», — есть раб хотений, раб собственного произвола. Потому он менее всего свободен. Попробовал бы такой человек не действовать (не жить, поступать) так, как хочет! Далеко не каждый из нас в состоянии даже бросить курить, не каждому под силу не ответить обидчику, не удовлетворить свою страсть, привычку и т.д. Для этого нужны достаточно большие усилия, воля. Их-то так «свободному» человеку как раз и не достает.
Вместе с тем, известно, что человек, освобожденный из тех социально-мирных уз, где только возможен, где, следовательно, он «связан по рукам и ногам» весьма многими обстоятельствами, — такой «человек», в принципе, есть нечто бессмысленное. Даже в качестве покойника на кладбище он не выпадает из-под бремени забот долженствований и проч. человеческих. Даже тут он не предоставлен самому себе. Соответственно, — не волен «делать что хочу». Эта возможность, в общем-то, постольку ему доступна, поскольку она «позволяется»: на нее он «отпущен» ближайшим окружением. Почему он и обязан последнему, почему оно и не отпускает его на полный произвол. Но удерживает в своем «поле», в частности, видения и контроля. И, при необходимости, — санкционирования... Так что, наш человек лишь иллюзорно мнит себе, что он «волен на вседозволенность».
Правда, он способен в известных ситуациях «вырваться» на некоторый «простор» вседозволенности. И, в зависимости от того, кто он — личность или индивид, — по-разному может «распорядиться собой». Как индивид он становится на путь виновного отклонения от норм, преступления, а как личность, экзистенция, — на нечто более достойное, ответственное. Верно и то, что личность (равно экзистенция) не действует, одержимая принципом «что хочу». Ей свойственно действовать, руководствуясь долгом, тем, что «должна».
Можно ли считать тогда преступный или личностный произволы свободой? Касательно личности, экзистенции, — это несомненно. Нои касательно индивида, что ни говори, известный поверхностный момент от свободы в описанном видении присутствует. В любом обществе, мире имеются, так сказать, «закоулки», где человек как бы предоставлен самому себе, где он волен на самостояние. Но, повторимся, «вольности» эти, по большому счету, не выражают сути свободы, довольно поверхностны.
Приглядевшись, легко обнаружить: описанные представления внешней свободы бытуют в «головах» многих наших современников. И далеко не единственно обывателей, но также ученых, особенно обществоведов. Покажем это в нижеследующем, предельно ограничившись, так сказать, «общим подходом».
Говоря об обществе, человеческой жизни, осмысливая, в частности, вопросы социального прогресса, многие авторы нередко апеллируют к свободе как весьма значимой характеристике человеческих свершений, равно происходящих в обществе процессов, явлений. Уже давно бытует взгляд, согласно которому общественно-исторический прогресс измеряется «степенями свободы», обретаемыми людьми, обществом. Ибо, как полагается, достигая новый уровень свободы, люди расширяют и множат свои возможности, способности, потребности, права. В этом ключе часто «свобода» отождествляется с возможностями, правами, располагаемыми людьми, обществом. Так, можно встретить утверждение, что именно «расширение возможностей» человека выступает мерилом «прогресса общества» [См., например, Майсурян А. Что такое революция и зачем она нужна? // https://forum-msk.org/material/politic/7158612.html].
Здесь нельзя не заметить: «расширение возможностей» как критерий прогресса (особенно общества) не совсем приемлем. Он сильно размыт. В принципе, о каких возможностях речь? Достаточно сказать, что возможности предметов в процессе их изменения, вроде бы, не меняются. Они всегда бесконечны. Разве что, соотношение реальных, формальных и абстрактных возможностей варьирует. Потому, говоря о возможностях, тем более, в качестве критерия общественного прогресса, следовало бы быть конкретным: какие возможности имеются в виду. Вот, автор, на которого мы сослались, и уточняет далее, подменяя разговор о «возможностях» разговором о «свободе», полагая их совпадение.
И это вполне оправдано, приняв известную связь между свободой и возможностью... Тем более, данная связь очевидна, когда говорят о внешней свободе, свободе, понимаемой поверхностно, в означенном ключе.
На самом деле. Коль скоро свобода принимаема как «свобода для...», (freedom) или «свобода делать что хочу», «свобода распоряжаться самим собой по собственному усмотрению», «свобода как независимость от чего бы то ни было» (liberty), — в поле видения оказываются возможности. Потому, несколько преобразовав приведенные фразы, можно так выразиться, приравнивая свободу к возможности: «свобода — возможность самоопределения». Или так: «свобода — возможность делать что хочу», «возможность быть предоставленным самому себе» и проч. Коль скоро таких возможностей нет, о какой свободе (даже в подлинном смысле) может идти речь?!..
Но, с другой стороны, подставив вместо термина «возможность» «право», мы тоже не потеряем содержательного смысла приведенных выражений. То есть, — обнаружим, что и право тоже теснейшим образом связано как с возможностью, так и свободой в ее поверхностно-ходячей данности.
Действительно, возможность и право при ближайшем рассмотрении совпадают. Если у меня нет известного права, то и нет соответствующих возможностей. По крайней мере, мои возможности осуществить известное дело, на которое я лишен прав, сводятся к нулю. Другими словами, к абстрактной или даже формальной возможности, точнее, невозможности.
Так что, там, где я располагаю реальными возможностями для самоопределения в обществе, там имею на это право. Точно также (и даже в еще большей степени), если я обладаю правами, то располагаю и возможностями (причем, Реальными) на, оговариваемое правом, самоосуществление.
Стало быть, когда свободу понимают как «возможность делать что хочу», «возможность самораспоряжения», «возможность независимого самоопределения» и т.д., предполагают и соответствующие права, располагаемые людьми. И здесь, достаточно в разобранных выражениях вставить вместо терминов «возможность» и «свобода» термин «право», как установленное явит очевидность.
Конечно, свобода связана с правом далеко не так просто (посредством понятия «возможность»). Есть и прямая, непосредственная «стыковка». Это, между прочим, наблюдается в часто встречающихся словоупотреблениях. Обычно известные политические, экономические, социальные, религиозные права принято квалифицировать и как свободы. Так, Говорят о свободе вероисповедания, о свободе совести. Говорят об экономических, политических свободах (собрания, шествия, слова, участия в политической жизни общества) и т.д. В равной мере, все означенные и другие «свободы» могут быть расценены в качестве «прав»: право на местожительство, на собственность, на жизнь и проч. (так называемые «естественные права»). Точно также — права женщин, права национальных и расовых меньшинств, право на труд, на отдых, на образование, здравоохранение, социальное равенство и др., — так называемые «гражданские права».
Да, любое из прав может быть расцениваемо и как соответствующая свобода, а свобода — как право. Достаточно для этого принять во внимание, например, что у конкретных людей (равно их объединений) любое право имеется, возможно, лишь поскольку последнее предоставлено им другими, обществом. В этом смысле Общество, другие «освобождают», наделяемого правами, человека на осуществление вытекающих из данных прав, действий, дел.
После сказанного нет нужды объяснять, что все права (совпадающие со «свободами»), коими люди располагают в обществе, могут быть также понимаемы в качестве возможностей.
Надо только еще раз подчеркнуть, что оговариваемая «увязка» между правами, свободами и возможностями имеет место, коль скоро речь идет о поверхностном понимании свободы в означенном смысле. Верно и то, что обычное сознание, в том числе либеральное (включая идеологов буржуазного общества) именно так понимаемую «свободу» и утверждает. Никакая другая свобода здесь не известна. Вот почему, какие бы разговоры о «свободах» ни велись, они не поднимаются за пределы поверхностно-вульгарного понимания свободы. Это, собственно, и позволяет речащим о «свободах», с легкостью порхать от свобод к правам, а от них — к возможностям и — снова по кругу. «Права», «возможности», «свободы» расценивают тут почти синонимичными.
Так, «собирая нектар» с трех своих «цветочков», сознание вконец запутывается о чем глаголет; запутывает и слушающих, читающих его касательно свободы.
Кстати, неслучайно, что понимание свободы в поверхностном смысле позволяет весьма часто употреблять ее во множественном числе. Потому-то, говорят о «свободах», о «расширении свобод». Точно также находят «личные свободы», «свободы народа», «свободы общества», «свободы всех». Между тем, подлинно понимаемая свобода не может быть множественной, ее не «расширить» и не «сузить». И, коль скоро она «умножаема», — это не более, как явное свидетельство поверхностного видения, смешивания свободы с правом и возможностью. Ведь точно так во множественном числе выступают и последние. И в такой своей множественности все три термина, опять же, близки друг к другу.
Верно, подлинная свобода единственна, одна. Говорить о ней во множественной данности — весьма проблематично, если не абсурдно. Ибо у каждого человека (личности, индивида, экзистенции, человеческого бытия, общества, мира, событийности) собственная свобода, связанная именно с ним, ни с кем другим. Каждый человек реализует свободу по-своему. Это мы постараемся показать дальше. Пока же отметим, что современный мир, поскольку уже давно прозябает в условиях производящего общества, отпадения человека от самого себя и бытия, именно это производящее «прозябание» навязывает любому сознанию весьма превратные образы действительности. В том числе — означенные представления свободы. Все же, где-то на «границах» мира у людей, не безоговорочно «мобилизованных» производством, — как бы ни господствовала сплошная путаница и однобоко-поверхностное отношение к свободе, — возможно-таки, видение ее в подлинном свете.
Заканчивая наш краткий разбор представлений свободы, где она выглядит как «независимость», «возможность», «право», укажем, что в ней нельзя обнаружить разницу свободы личности (тем более, экзистенции, человеческого бытия) и индивида. У всех представителей соответствующего сообщества (сословия, класса, или даже общества в целом) — одни и те же «свободы» (читай, права, возможности).
Понятно, поскольку таким же образом, как и свободу, используют термины «возможность» и «право», последние могут быть личными, коллективными, общими (общественными) и т.п. Правда, наряду с правами имеются еще так называемые «привилегии». Нужда в них в том и состоит, чтобы как-либо индивидуализировать, оговорить права и возможности людей и общностей. Но этот вопрос мы оставим без внимания.
Путанное, поверхностное видение позволяет наряду со свободой одного и того же человека признавать и «несвободы», как бы это по серьезном рассмотрении ни было нелепым. Полагается, у свободной (по определению) личности имеются «несвободы» (читай, невозможности, отсутствие прав). Ведь возможности предполагают невозможности, а права — бесправие!.. Опять же, так же как права, возможности, свободу можно расширить, сузить. Все это, так сказать, «отрыжки» поверхностного видения свободы (надо думать и прав с возможностями). И как бы данные видения ни были неистинными, поверхностными, не схватывающими суть дела, их, тем не менее, достаточно для жизнеотправлений отпавшего от бытия, неподлинного существования...

Тираническая свобода
Остановимся на еще одном варианте поверхностного толкования свободы, близком к рассмотренным подходам. Речь идет о «свободе», которую можно назвать «тиранической свободой».
Часто о свободе говорят как о форме активности, когда человек считается свободным, поскольку господствует над другими людьми. Все остальные ему подчинены, раболепно служат, поклоняются. Иначе говоря, свобода тут сведена к положению, где другие люди тотально эксплуатируемы и зависимы от одного. А он, вроде бы, ни от кого не зависит. В этой связи и приходят на память самодержцы, тираны, деспоты и т.п. Как полагается, именно такого рода люди, располагающие абсолютной властью, подлинно свободны.
На самом деле же, обозначившееся понимание свободы и, соответственно, люди меньше всего выражают свободу. Человек в описанной ситуации только тем и занят, что постоянно стремится обеспечить, упрочить собственную независимость и господство, все более усугубляя свою тиранию, распространяя ее вширь. Тиран не может обойтись, не унижая, подавляя, подчиняя кого-то. Ведь именно в этих актах он обнаруживает господство, силу власть и, свободу. Последние, без постоянного своего «практикования» мало что значат. Чтобы быть «господином», «властелином», нужно реально, действенно господствовать, обнаруживать на деле власть.
Но, с другой стороны, тиран, подчинивший себе всех остальных людей, непременно захвачен чувством-состоянием подозрения, недоверия, страха к другим. Ему чудится: за внешним, видимым раболепием, угодничеством, поклонением подвластные «скрывают», «вынашивают» нечто противоположное. Они «покушаются» на власть, «не признают» его господства, «не искренни» в служении и т.д. Именно подозрения в стремлении к независимости со стороны подчиненных, в непризнании его господства, равно страх за свою жизнь, за возможные покушения, — гонит тирана к устрашениям, преследованиям, казням.
При этом (что ужасней всего) гонениям он подвергает и самого себя. Его буквально гнетет одержимость строительства каких-либо «преград» между собой и другими. Убегая, он отгораживается всевозможными мерами защиты, безопасности... «Стены» подозрительности, недоверия, мнительности, страха (выливающиеся в «бункера» из брони, вплоть до современной чудо-техники), в конечном счете, уводят его в непрерывную работу по самозащите, самоограждению, изоляции от мира. Тем самым, тиранически свободный человек просто выпадает из жизни, заточается в построенную собственными руками тюрьму несвободы. Сооружая «защитные стены», он воздвигает крепости своей зависимости, страха, — наглядный памятник, символ несвободы от любого человека, мира.
Так что, человек, подозревающий других в противодействии, непочтении, неповиновении себе, — в каждом из приближенных мнящий «заговорщика», «кознодея», захваченный поддержанием своего господства, независимости и «достоинств» путем унижения, преследования, истребления других, — данный человек никогда не может быть свободным. Руки его обязательно в крови от устранения, преследования, гонения, убийства подозреваемых, мнимых «заговорщиков» и проч. Поскольку Тирану постоянно мнится, что его «не так чтят», «не так посмотрели», не так обслужили, не так выразили соответствующие символы, он не только подозревает, мстит, карает непосредственно. Но даже с заведомо не повинными обращается как «если бы...». Иначе говоря, он «авансирует» наказание на тот случай, когда, быть может, «позже» люди «позволят себе покуситься» на его свободу.
Несомненно, свобода от такого человека крайне далека. Вообще, люди, к другим относящиеся как к «рабам», подневольным, сами обладают сознанием и жизнью подневольного. Это вполне понятно. Ведь любой человек — другие люди в нем, вместе с тем, — он во всех других. Человек, будучи с самого начала общественным (даже мировым, событийным) сущим, не предстает иначе, как «Я» в других и «другие» в нем. Отсюда, в свою очередь, вытекает: каков Я, таковы, по большому счету, и другие. Рабовладелец, уже потому, что рабовладелец, обладает «рабским сознанием», хотя и мнит порой себя «свободным». Освободиться в подлинном смысле он может, лишь освободившись от рабства. Причем, — как в самом себе, так и в действительности.
Даже в случае, когда наш рабовладелец, тиран является, вроде бы, «нормальным», — не страдает манией величия, комплексом неполноценности, — он заведомо несвободен. И это — уже хотя бы потому, что стоит у власти, управляет другими: взваливает на себя их проблемы, печется, несет за них и перед ними ответственность...
Так что, наш «тиран» (да и любой другой человек) несвободен от людей (кто бы они ни были), несвободен и без них. Он свободен лишь вместе с ними. Но тогда о свободе нужно вести речь в ином смысле, более серьезном.

* * *
И последнее, вытекающее из только что сказанного. Нужно с самого начала напрочь выбросить либерастический «треп» относительно «изначальности» свободы в человеке, о «естественности», «врожденности» свободы и проч., подобно пресловутой частной собственности. Изначально, от рождения, от матери-природы человек не наделен ничем, помимо того, чем характеризуются его «братья меньшие». Разве что об известных био-физиологических наметках на этот счет может идти речь. Собственно человеческие «достояния», — а среди них «собственность» и «свобода», — люди «зарабатывают» в процессе социально-исторического становления. Свобода — достояние исключительно человека, за что (наряду с другими «достоинствами») он, надо думать, «изгнан из рая»...

sgaliev

Суть и основные категории свободы

Итак, мы рассмотрели ряд вариантов, претендующих на фиксацию свободы. Ни в одном из них свобода в действительном смысле не была найдена. Но где тогда искать, в чем подлинное существо ее?

Свобода и воля
Приступая к ответу, не мешало бы обратить внимание на замечательное выражение, которым фиксируется свободная характеристика человека в славянских языках. Речь о выражении «воля». Это слово значит достаточно многое. Но, среди прочего, оно означает область («волость[/B, «слободу»]»), внутри которой человек предоставлен самому себе. Здесь он самостоятелен, властен.
Свобода в этом смысле — известная власть, располагаемая человеком. Соответственно, пользуясь ею, он осуществляет себя. Власть (волость, слобода) всегда ограничивает человека, и внутри заданных границ он волит, вольный человек, изъявляет свою свободу («слободу»). Поэтому о свободе нельзя говорить в каком-либо безотносительном смысле. Человек свободен в известных мерах, его власть никогда не безгранична. Это, кстати, верно и в другом, более широком (социально-практическом, даже онтологическом) смысле.
Кроме сказанного, понятие «воля» означает еще нечто другое. А именно то, что здесь имеет место некоторый акт решимости, готовности, властности человека осуществлять себя, следовать избранным путем, предпринять какое-либо действие и т.д. Без акта решимости, готовности, равно энергии для совершения избранного деяния (поступка) свободы, в общем-то, еще нет. Она даже не может начаться.

Социально-философский подход к свободе[/B]
Искать действительную свободу, — а она свойственна лишь человеку, выступает его отличительной чертой, — следует не в каких-то внешних факторах, привходящих моментах, что характерно для рассмотренных ходячих трактовок. Надо искать в самой сути дела — там, где начинается именно человек. А начинается он, как известно, личностью, экзистенцией, индивидом, человеческим бытием. Ошибочно описывать свободу без увязки ее с данными категориями.
Разумеется, можно искать свободу также в связи с другими специфическими представительствами человека: гражданами, населением, жителями города и села, общинниками и т.п. Свобода по отношению к ним, как надо понимать, примет специфически конкретный (социологический, политический, правовой, этнический и т.п.) характер. Собственно же философский подход предполагает осмысление свободы именно на уровне универсальных социально-философских категорий человека, каковы означенные «индивид», «личность», «экзистенция», а также «человеческое бытие». О последней категории человека следовало бы поговорить особо. Тем не менее, мы не станем рассматривать специально свободу в связи с ней, полагая, что между человеческим бытием и экзистенцией в интересующем отношении много общего.
Так что, нельзя не давать философский анализ свободы без привязки ее к означенным категориям. Осмысление данное, к тому же, даст основу для понимания свободы в ее специфически конкретных (на уровне граждан, жителей и т.п.) представительствах. Позволит оно также определиться, каким образом свободные люди должны и способны подлинно человечески обустраивать свою жизнь, общество, мир, коль скоро ответствуют бытию, утверждают спасительное будущее.

Свобода как форма, процесс и результат практического самоосуществления человека

Плодотворное развертывание свободы, помимо сказанного, достижимо, отталкиваясь от специфического для человека (равно, образующих его, категорий) движения, откуда он, вообще, возможен, произрастает, есть. Речь, иначе, — о способе существования человека в мире, называющемся практической деятельностью, практикой.
Даже поверхностные, в том числе рассмотренные, трактовки свободы характеризуются апелляцией к последней. Во всяком случае, они, так либо иначе (порой безотчетно), подтверждают, что человек, свободно себя реализующий, непременно практически самостоятелен, автономен; он есть самоопределяющийся человек. Не важно при этом: зависит ли он от чего бы то ни было в данном самостоянии, для чего и в чем самоопределенен.
Если, далее, внимательно присмотреться к выявленной характеристике человека, не сложно заметить: самоопределяться по-настоящему он способен лишь во внутренних актах практической деятельности. Что же это за такие акты, которые делают его самостоятельным, автономным, свободным? Вместе с тем, — раскрывают существо практики. Актов данных, разумеется, множество. Однако, как бы дело ни обстояло, прежде всего, свобода как самостоятельность, вольный произвол в подлинном смысле начинается с акта выбора.

Свобода как выбор
Выбор, бесспорно, первое существеннейшее определение, чем характеризуется свобода. Вместе с тем, именно здесь, с выбора, сразу же следует различать свободу соответствующей категории людей, — свободу экзистенциальную (и человеческого бытия), личностную, индивидуальную. Все же, осмысленные выше, поверхностные характеристики свободы ближайшим образом относимы к любой категории людей в одинаковой мере. Собственно, в известном смысле, из-за своей абстрактности, они связываемы и с нечеловеческими сущими.
Итак, действительная свобода, кого бы из людей она ни касалась, начинается с выбора. Любой человек — личность ли, экзистенция, индивид, — выбирает. Что же? Собственный жизненный путь, свои цели, средства, коими будет осуществляться. Он выбирает друзей, работу, — словом, выбирает весьма многое, утверждая себя в мире и мир в себе. Человек как свободное сущее, в конце концов, выбирает себя. А выбирает он постольку, поскольку действительность предоставляет ему различные варианты самореализации. Больше. Поскольку наличный набор вариантов его (личность, экзистенцию) не устраивает.
Своеобразие того, как совершается выбор индивида, в отличие от экзистенции, человеческого бытия и личности, в том, что он (индивид) выбирает лишь в пределах наличного, сущего (природы, общества, его стандартов, законов, норм и т.д.). Господствующие (естественно, общественно) порядки как бы уже предуготавливают, предзадают ему возможные выборы (пути, средства, формы жизни). Как и личность, индивид тоже выбирает на фоне общества. Причем, — из уже готовых, предлагаемых ему господствующими порядками, вариантов для своего поведения, активности. Существующие в обществе наборы целей, путей и направлений жизнедеятельности, средств их осуществления, — все это созданы не самими индивидами, а другими, общим, целым, «системой».
И если индивид не способен на создание каких-то иных, новых путей и средств самоосуществления, помимо уже наличных, то, как раз,
в данном пункте от него отличаются личность и экзистенция (человеческое бытие). Да, они тоже осуществляют примерно таким же образом свою активность. Выбирают: как им быть в той либо иной ситуации, как вести себя, во имя чего жить, какими целями и смыслами руководствоваться. Вполне возможно: они воспользуются уже готовыми для всего этого вариантами (в означенном выше смысле).
Но личность и экзистенция тем и отличаются, что собственные цели, пути и средства не столько выбирают из уже готовых, сколько заново создают. Самое же главное в личностной и экзистенциальной самореализации в следующем. В любом случае, выбор они осуществляют сознательно, морально. Даже, если они идут по проторенным путям, по готовым стандартам, то идут как бы в первый раз, иначе, нежели индивид. Идут, точнее, — с иным отношением к делу: как если бы сами, заново открыли совершаемое, насыщая последнее принципиально иными смыслами, нежели индивид. Потому, как в рассматриваемом случае, так, тем более, в случаях движения совершенно новыми путями, они прокладывают свою «траекторию», собственный, самобытный «след». Выбор личности и экзистенции (человеческого бытия) — это выбор «непроторенных путей», других «вершин».
При этом не забудем: поприщем-фоном активности экзистенции и личности выступают разные реальности. В первом случае перед нами мир, а во втором общество. В случае же человеческого бытия — со-бытие, событие...
Так личность, экзистенция (человеческое бытие) и индивид выбирают, и этим самым, становятся на стезю самостоятельной свободной (произвольной) реализации. Важно при сем понять: для осуществления выбора человек (независимо, кто он) должен располагать соответствующей волей. То есть, подобающей готовностью, желанием, стремлением, энергетикой, решимостью. Без этого не осуществить выбор. Без воли выбора нет. Именно потому, очень часто говорят, что воля и есть сама свобода. Безвольный человек не только не способен выбирать, но также нести бремя ответственности за содеянное. Точно также, — быть обремененным другими определениями свободы (одиночеством, страхом, риском, необходимостью и др.).
Разумеется, выбором свобода не исчерпывается. Хоть без выбора еще нет свободы. С ним человек совершает лишь первый свободный шаг. Следующий момент, обязательно присутствующий в свободе, выражающий, так сказать, «второй шаг» (вторую категорию) самостоятельно существующего человека, есть ответственность.

Ответственность как атрибут свободы
С самого начала ответственность обнаруживается как «ответственность за...» и «ответственность перед...». За свою свободу человек — будь он экзистенция, личность, в известном смысле даже индивид, — непременно отвечает. И «отвечает», прежде всего, за совершенный выбор.
На самом деле. Отвечать, держать ответ с самого начала означает, что, осуществив акт выбора, человек впустил в жизнь новые предметы, новые дела и обстоятельства. Последние, разумеется, ведут к самым различным последствиям: как предсказуемым, так и не предсказуемым. Среди них могут появиться такие, которые нанесут ущерб наличному порядку вещей, окажутся невыгодными многим, будут противостоять, мешать, так либо иначе, вносить дискомфорт в их существование. В этом плане ответственный (отвечающий) человек берет (готов на это) взять на себя «издержки» (расходы, средства, искупительно-компенсирующие действия-акции за содеянное). Он возлагает их на себя, поскольку, как полагает, они бы «восполнили», устранили возможные «перекосы», нежелательные обороты дел, возникшие от впущенных его выбором в жизнь предметов. Отвечающий человек, тем самым, взваливает на себя бремя усилий, расходов, забот, хлопот и т.д., которых было бы достаточно, чтобы возместить нанесенный действительности ущерб, восполнить, устранить нежелательные последствия, впущенные в свет его выбором.
Следует подчеркнуть: ответственный человек (личность, экзистенция) чувствует себя ответственным, взваливает на свои плечи искупительную работу не потому, что обязан, принужден это делать и т.п. Там, где есть «обязаловка», принуждение, ответственной личности (тем более, экзистенции) не может быть. Человек отвечает означенным образом лишь в силу того, что считает себя должным так поступать. Свободно ответственный человек (личность, экзистенция) живет, поступает по долгу, но не по обязанности (к чему обычно сводится ответственность в правовой области) [См. об этом: Алиев Ш.Г. Ответственность как моральная категория // Мультиверсум. — Киев, 2001. — № 23. — С. 136-152]. В известном смысле ответственность как обязанность реализуется и индивидом....
Поскольку человек совершает выбор, и выбирает в связи с различного рода предметами вокруг, начиная с самого себя, кончая бытием в целом, — и совершенный выбор либо положительно, либо отрицательно, либо непредвиденно сказывается на окружении, — постольку, как очевидно, человек признает себя должным нести ответственность перед этими предметами за содеянное. Он именно их должен поддержать, им должен (в случае индивида обязан) возместить, компенсировать ущербы, притеснения, ограничения, перемены, возникающие благодаря его произвольному выбору. И такой ответ человек держит перед ними за именно то, что совершил, за свой произвол, за свой выбор, за те последствия, причиненные перемены, неудобства, возможности расширения, которые были привнесены в мир его выбором.
Очень важно другое, коль скоро речь идет об ответственности. Человек отвечает не только и не столько потому, что причиняет своему окружению какую либо помеху, ущерб. Более всего он отвечает как раз тогда, когда всего этого не делает. Следует не забывать, определяющей чертой его существования выступает забота Отсюда человек отвечает и за то, чтобы его окружение, мир были благоустроены, чтобы каждое сущее здесь имело реальные возможности для саморасширения, открытого присутствования, раскрытия своих возможностей. Видимо, данный аспект ответственности полно явлен жизнепроявлением экзистенции и событийного человеческого бытия.
Еще раз укажем: необходимо отличать ответственность индивида от ответственности личности и экзистенции. Вторые отвечают, как сказано, по долгу своему. Между тем, ответственность индивида совмещается с обязанностью (насколько это, вообще, возможно).
Ответственно-обязанный индивид возмещая, компенсируя привнесенные им в мир «неудобства», не сознает себя должным в действительном смысле слова. У него нет чувства подлинного долга за причиненные перемены, в том числе негативные. Если б не было соответствующей нормы, закона, он не считал бы себя должным совершить искупительный акт.
Так, Совершив неудачный выбор из круга предоставленных ему возможностей, индивид не признается общественным целым виновным в правовом отношении. Если и есть «виноватый», то это оно само. Однако, от соответствующих форм негативного нравственного отношения к содеянному он, все же, не освобождается. И сам тоже ощущает себя «виноватым», заслужившим соответствующего отношения к себе других, общества. Если он усматривает «непорядок», то, разумеется, сразу же возьмется за его исправление. Но «возьмется» — не столько по долгу, сколько по обязанности, по тому, что «так надо», «так принято» и проч. Весьма показательно в данном отношении поведение Антигоны из одноименной трагедии Софокла, когда она, рискуя жизнью, хоронит павших в битве близких, вопреки грозным запретам Фиванского царя Креонта, ссылаясь на извечный закон.
Каким бы, тем не менее, героизмом, порой ни отдавали поступки тех либо иных индивидов, это никак не меняет обстоятельства, что, активность их, не умещает в себя по-настоящему долженствующее. Индивиды как члены общества не ведают категорию долга. Если, все же, что-то от последней присутствует, то, лишь приравненная к обязанности. Последняя осознается, в лучшем случае, как долг. Тем более, индивид не обнаруживает озабоченного в подлинном смысле отношения к жизни, откуда ответственность (экзистенциальная) произрастает всего полней и истинней.

[/B]Свобода и одиночество[/B]
Личность, экзистенция живет самостоятельно, — а человеческое бытие, тем более, событийное даже «самодеятельно». (К. Маркс), — автономно. Отсюда вытекает обреченность такой жизни на одиночество. Разумеется, речь идет об одиночестве не в поверхностно-примитивной данности, не об одиночестве, где «барахтается», отчужденный в «атомарную пыль», техногенным производством человек. К тому же, — отпавший от бытия. Речь об одиночестве в смысле глубоком, сокровенном, без чего и личности, тем более, экзистенции (не говоря уже о человеческом бытии) не может быть.
Безусловно, человек как личность, экзистенция и человеческое бытие не свободен, коль скоро реализует свой выбор и отвечает не самостоятельно, не одиноко в подлинном смысле. Причем, речь идет об одиночестве осознанном. Никто в свободной жизнедеятельности не может подсказать, что и как тут поступать: предложить окончательные и безоговорочные решения. У свободного человека нет беспрекословно несомненных авторитетов. На тот либо иной случай жизни (тем более, касательно совершаемого выбора и ответа) человек не имеет готовых решений, стандартов. Нет кому на плечи «переложить» свои проблемы. Некому другому знать, что и как вести себя в очередной ситуации. Решения, выводы, определения субъект свободы строит сам, осознанно.
Конечно, человек в таком своем творчестве слушает подсказки, внимает советам, принимает к сведению опыт других, учится жизни. Но, повторимся, окончательный вердикт, — что делать: каким путем и вершинам идти, как, перед кем и за что отвечать, — он выносит сам. Нет никого, — ни «сверху», ни «снизу», ни «со стороны», — кто бы мог дать, достойный нерефлективного приятия, «указ» как действовать, как быть. Человек одинок в своем выборе, одинок в ответах, — и не столько даже в силу собственного произвола (тем более, «каприза»), сколько обреченный на это (кстати, даже самим бытием). Ибо за него никто не может, не будет выбирать, некому отвечать.
Как правильно указывает Ж. -П. Сартр [Сартр Ж.-П. Экзистенциализм — это гуманизм // Сумерки Богов. — М.: Изд-во политической литературы, 1989. — С. 327], даже, когда бы свободному человеку предлагались дельные, стоящие подсказки-советы, действительно верные пути, — и в этой ситуации он обречен на одиночество, самостояние. Ведь любую такую подсказку ему предстоит истолковать, проинтерпретировать, пропустить через «сито» своего сознания, мироотношения, через собственную жизненную позицию. Следовательно, — превратить в свое. Не меняет положения и тот случай, когда в качестве «подсказчика», «направителя» выступает какая-либо сверхъестественная сила, включая Бога. Больше того. Присутствие в мироотношении человека сверхъестественных начал отнюдь не ограничивает человеческую свободу и не избавляет людей от одиночества. Напротив, — обусловливает свободу с одиночеством.

Место страха и риска в свободе
Действуя, осуществляя свободу, свой выбор так одиноко, человек постоянно рискует. Он никогда не уверен, как говорится, «на все сто» в правильности (верности) совершаемого, избранного дела. Тем более не ведает он все это в смысле рациональном. Он рискует и отвечая, поскольку, снова-таки, лишен полной уверенности, точного знания истинности, правильности ответа. Сможет ли выдержать ответ, способен ли осуществить его на путях свободы, — человек безоговорочно не ведает. Он сомневается: верным ли путем пошел, дойдет ли до конца, та ли цель ему, действительно, нужна. Следует ли, вообще, нести ответственность? Где царит неясность, нет точных знаний, имеет место неопределенность, нужно полагаться лишь на веру (надежду, любовь, вдохновение, «зовы бытия», самонадеянность), — там налицо риск. Свободный человек, стало быть, обречен на риск. Верными же спутниками рискованного продвижения выступают страх и тревога.
На самом деле. Реализуя свободу, человек постоянно находится в страхе и тревоге за себя, за свой выбор, за несомую ответственность. Опять-таки, речь здесь не о страхе в обычном понимании (который можно было бы назвать боязнью). Скорей, перед нами страх, сродный тому, что выступает в качестве заботливой характеристики человека. Его можно еще отождествить с, присутствующим в религиозном сознании, комплексом «страха господня».
Свободному человеку страшно за избранный путь, цель, средство: насколько они истинны и праведны. Он страшится, сможет ли выдержать свою свободу, дойти до конца, хватит ли сил, справится ли. Страшно за взятое на себя бремя: сумеет ли действительно ответить перед Другими. Страшно за то, как отвечает, насколько адекватен его ответ, достаточен ли он для восполнения причиненных ущербов, улучшает ли он в итоге положение дел, мир. Вот почему, свободный человек (личность, экзистенция) не может не находиться в состоянии страха и тревоги за себя, за окружение, мир, за свой выбор и ответственность, за дела, происходящие вокруг.
Отсюда ясно, свобода — весьма непростое бремя, она очень (порой до невыносимости) «тяжелая ноша». Тем более, свобода — не удовольствие, привилегия, а довольно страшная вещь, — может неудержимо «ударить в грудь» (Ж.-П. Сартр). В силу такой своей страшности, «тяжелости», она, иной раз, выливается в непомерное страдание, изнурительный труд, испытание. Не удивительно отсюда, почему многие из людей не выносят, не выдерживают свободы.
Точнее и ближайшим образом «тяжесть», «обременительность» выражается не столько в самой свободе как таковой, сколько в ее составляющих: ответственности, одиночестве, страхе, напряжении воли, выборе. Уход, увиливание от обременяющей ответственности, равно тягот одиночества, страха, — характерная черта, особенно современного техногенного человека. Именно всяческие «укрывательства» от ответственности (равно иных моментов), отвращают людей от свободы настолько, что это выливается в синдром, названный Эрихом Фроммом «бегством от свободы».
Видно, тяжелей всего в свободе с ответственностью. Человек, не отвечающий (не важно, по объективным обстоятельствам, либо намеренно), не может считаться свободным. И на самом деле не является таковым, поскольку порывает с долгом, следовательно, перестает быть личностью, не говоря уже об экзистенциальности. Верно. Далеко не просто и с остальными определениями свободы. Разве не выбирающий (без способности выбирать, воли к выбору), как и не самостоятельный, не рискующий человек знает действительную свободу? Коль скоро человек не отвечает, или же не выбирает, не самостоятельничает, — за него (вместо него) отвечают и выбирают, поступают другие. Человек без способности выбирать, без умения отвечать проявлять самостоятельную волю, — просто невменяемый человек. А таковой, опять-таки, не может быть признан действительно свободным.

Свобода и необходимость
Но свобода, помимо вышесказанного, есть также форма самореализации человека (в том числе экзистенции, человеческого бытия), которая непременно вершится в известных объективных условиях, при соответствующих обстоятельствах. В общественной жизни, в мире господствует некоторая необходимость. И, естественно, последняя должна быть принята экзистенцией, всяким человеком.
Необходимость потому необходимость, что ее нельзя обойти. Отсюда свободный человек не может не считаться с ней, не принять. Он призван так строить жизнь, чтобы не выходить за рамки царящей необходимости, выступающей при этом его собственной необходимостью. Это означает, среди прочего, что человек строит жизнь, опираясь и довольствуясь «энергетикой», силами, возможностями, господствующей необходимости, не обращаясь к каким-либо другим внешним реалиям, тем более, призрачным. Он живет так, чтобы поступать, выражать активность, довольствоваться внутри данной, как своей, необходимости, поскольку, по крайней мере, признает ее за таковую.
Собственно, так и должно быть уже из означенного момента. Ведь в известном смысле необходимость представляет то, что выше явилось нам как область (волость), внутри которой человек располагает свободой. Не обязательно же область данная должна выступать чем-то стабильным, неподвижным. Так что, человек, действительно, с самого начала предопределен изъявлять волю по необходимости. Не было б последней, как знать, мог ли бы человек быть свободным...
Этого мало. Свободно живущий человек от любого другого отличается в рассматриваемом плане тем, что не просто подчиняет свою активность необходимости, как, например, камень подчиняется действующей на него объективной силе притяжения. Он также, не исполняет царящую необходимость бездумно, располагая предоставляемыми ею «благами» (скажем, наподобие животного).
Осознав (поняв, извлекши «уроки»: что ему можно, что нельзя и т.п.) данной необходимости как собственной, он основывается, полагается, опирается на нее для осуществления своих устремлений. В конечном счете, — преодолевая, ограничивающие его, пределы. Свободный человек, иначе говоря, действует по отношению к необходимости осознанно. Среди прочего, это означает: он понимает, пользуется и «отталкивается» от необходимости (располагаемых ею средств, потенциала) для решения предстоящих целей и задач. Последние могут быть не только необходимыми (принадлежащими господствующей необходимости), но также произвольными, идущими от самого человека, выражая необходимость новую. Свободный человек, стало быть, относится к господствующей необходимости в известном смысле как к средству, условию, подспорью для осуществления собственных целей, выводящих за пределы наличной необходимости (объективных условий, обстоятельств, реалий).
Классический пример. Мне нужно переправиться на другой берег довольно большой реки. Плаваю я неважно. Что делать, как переправиться — надо очень?.. Внимательно обследовав реку, нахожу места по-уже, помельче, где слабое течение. Возможно даже найду брод, «лодочника». Если не нашел переправу, постараюсь найти на берегу какую-то корягу; сооружу примитивный плотик. Помнится, в далеком детстве мы, малыши, умудрялись плавать на своих надутых рубашках... И, вот, используя данные и другие средства, предоставляемые рекой с окрестностями, я пускаюсь в рискованное мероприятие. Вполне возможно, оно не увенчается успехом. Но у меня куда больше уверенности, что решу-таки, поставленную задачу...
В этом случае свобода есть поприще, теснейшим образом связанное с необходимостью. Вбирая в себя определение необходимости, свобода, как должно быть понятно, необходима. Кстати, — также случайна, коль скоро осознает последнюю, непосредственно осуществляется. Очень часто потому свободу ближайшим образом связывают с необходимостью. Больше, — даже ограничивают необходимостью. Уже ставшее крылатым, выражение Б. Спинозы гласит: «свобода — осознанная необходимость».
В общем-то, данное выражение не расходится с истиной. Только нужно его понимать правильно. Причем, важно верно осмыслить используемое тут выражение «осознанная». Оно как раз и говорит, что свободный человек связывает себя с необходимостью, сознавая (принимая), признавая ее неизбежность и неотвратимость, понимая, что против нее ничего не поделаешь. А потому, следует не сопротивляться ей, но, напротив, считаться, опираться на нее, использовать для осуществления своей воли, цели, устремлений. Именно в рамках реализации своей необходимости человек, строго говоря, случайно, самостоятельно (одиноко) выбирает, отвечает, пребывая в страхе и тревоге. Если б не было необходимости, то какой бы смысл имели все эти «выборы» с «ответами» да «рисками»?..
Тем более, сказанное верно, коль скоро необходимость выражает бытие, событие. Ибо в таком случае необходимость не просто некоторый предел (даже негативного свойства), но также мера, эталон, благо, истина высшего порядка. Без опоры, без настроенности на нее — жить, отвечать за что-то, являть свою самостоятельность, — просто нет смысла...
Подлинно свободная активность сознает, что, если воспользоваться возможностями, коими наличная необходимость располагает, — если поступать с опорой, поддержкой ее же сил, — предстоящие, в том числе экзистенциальные, цели одействимы. Иная активность, тем более, идущая вразрез с данными силами, обречена на провал, неосуществимость.
И все же, в рассмотренном случае свобода и необходимость связаны как бы внешним образом. Необходимость выглядит чем-то, извне противостоящим (или даже благоволящим) свободе, навязывающим себя, как-то «сверху» свободной активности.
Между тем, имеется еще один, устраняющий эту видимую «негативность», аспект связи свободы и необходимости. Он очевиден из отмеченного обстоятельства. А именно: человек вершит свою свободу, вообще, свободен лишь по отношению к другим, таким же как он. Это означает, что свобода предполагает другого (людей, общество, мир, бытие). Лишь здесь она возможна, иначе просто бессмысленна. Другой человек, бытие, мир, общество выступают, стало быть, условиями свободы данного человека. Лишь в связи с ними он выбирает, перед ними отвечает, по отношению к ним испытывает одиночество и страх. В известном смысле к «другому» нужно отнести и самого «субъекта» свободы. Итак, другой — вот, кто необходим для возможности и реализации человеческой свободы. Здесь, как отправной точке, коренятся все основания проявления свободы. Кстати, — также в качестве внешнего своего обнаружения. Вне другого, — моего ближайшего окружения, друзей, общества, мира, бытия, — невозможен ни человек, ни, понятно, свобода.
Важно понять здесь, другой выступает условием моей свободы не только в качестве своеобразной «точки отсчета», отталкиваясь от чего, я как бы обретаю себя в свободе. Другой есть также область, кто (что) ограничивает, даже отнимает мою свободу. Именно на другом заканчивается свобода любого человека. Здесь прекращается моя воля. И я обязан, должен, призван предпринять все, от себя зависящее, чтобы не преступить «черту», где начинается свобода другого, чтобы последний не оказался как-либо ущемлен, обделен, лишен. В том числе — своей свободы. Собственно, Здесь исток моей ответственности перед ним. По большому счету, если я и располагаю свободой, то только с тем, что бы этим самым не навредить, не помешать, не ограничить другую свободу. Больше. Я призван лишь ширить, множить ее.
Но почему, спрашивается? Ответ довольно прост. Моя свобода есть в известном смысле некоторое право (привилегия, вольность), предоставляемое мне Другими ради своей самореализации, где (в свободе) я расту, укрепляюсь, разворачиваю себя. Но, тем самым, — служу, помогаю, ширю и раскрываю возможности, способности, потребности, активность, свободу Других. Собственно, обстои дела не так, вряд ли кто мне дал означенную «вольность», вряд ли кому было дело до того, что мне нужно, в чем я нуждаюсь. Но право, вольность-таки, предоставляется. Ибо в этой своей предоставленности самому себе (освобожденный), я, тем не менее, может, как раз всего более, служу Другим: развиваю, укрепляю, ширю их возможности и силы.
Собственно, так и должно быть. Причем, отнюдь не по поверхностным соображениям либерального мышления. И, конечно же, «право», «вольность», предоставляемые мне имеют мало что общего с «правом» в, оговоренном выше, поверхностном видении.
Другой выступает, стало быть, не только внешне-необходимым условием моей свободы, но также целью, смыслом, внутренней необходимостью. Ведь как человек, как общественное, мировое и событийное сущее я что-либо значу лишь в связи и благодаря своему другому (необходимости). Ему всецело обязан всем, чем располагаю в качестве человека. Оно мое Alter ego. Но коль скоро так дело обстоит, — и я существую ради других (в том числе, чтобы самому быть), во имя их бытия, благополучия, роста и расширения, — не призвана ли моя свобода служению другим? Еще точнее. Суть, назначение моей свободной активности, — в таком служении своему другому, когда ему в лице общества, мира (назовем все это «необходимостью») предоставляется, так сказать, «максимум благоприятствований». И, так выступая, я могу подняться до осуществления себя, означенным выше, ассоциированным представителем общества, мира, служащим свободному развитию всех. В том числе, — меня самого. Ибо именно в них, с ними я обретаю собственную свободу.
Так осознанно поступающий человек относится к необходимости осмысленно, с пониманием, изнутри. И, благодаря ей же самой, — решает свои задачи, проблемы, равно реализует устремления своего окружения, бытия. Так свобода как осознанная необходимость вбирает в себя и другие, рассмотренные определения: «выбор», «ответственность», «одиночество», «риск», «страх», «тревога». Больше того. Понимаемая в таком разрезе, свобода, действительно, выступает наиболее важной чертой-атрибутом человека. И как таковая — внутренне выражает его подлинное бытие, бытие его подлинности. Да так, что, не будучи внутренне свободным, человек никогда не выберется за пределы своего обезбытийвленного существования, не станет на путь подлинной самореализации, где он сотворчествует с бытием, утверждая себя, в частности, как событийное человеческое бытие.