sgaliev

Об этической заряженности науки

До сих пор мы говорили о предзаданности науки этическим, во-первых в качестве основы, отправного момента. А с другой стороны, наука у нас выступала вообще, как некоторое социальное явление. Между тем, зависимость науки от этического проявляется отнюдь не только означенным образом. Если не забывать, что этическое есть наиболее значимое практического (праксического), будет нетрудно понять: этическое «заряжает» науку не только в качестве условия, основания, но также непосредственно, [/B]как цель[/B] существования и деятельности науки. Наглядно это обнаруживается при рассмотрении науки в ее главной функции, функции познания.
Действительно, осмысливая науку как познавательную активность, познающую деятельность, мы сразу же замечаем, что этическое пронизывает определяющим образом как сам научно-познавательный процесс, так и его результаты. Причем, этическое сопровождает научно-познавательную деятельность во всех ее направлениях, структурных элементах. Оно и понятно. Ведь научное познание, как и любое другое, вообще, всякий предмет мира, не существует само по себе, само для себя. Оно всегда практически обусловлено. «Обусловлено» практикой не только в качестве своего основания, но также как цели, смысла познавательной работы. Обусловленность, вместе с тем, уже в том, что сама наука, как и ее познавательная деятельность, выступает известной разновидностью практики, частной формой самообнаружения последней.
Не случайно, на первых порах наука, научное познание, как и познание вообще, равно другие аспекты проявления практики сегодня, были неотделимы от практики как таковой: выступали непосредственными ее проявлениями. Это впоследствии, на известном этапе развития практической деятельности, наука искусство, соответствующие формы познания отщепляются от практики, приобретают относительную самостоятельность. Доходит до того, что эти формы начинают претендовать на полную самостоятельность и самодостаточность, на существование и развитие безотносительно к чему бы то ни было, в том числе практике.
Проясняя практическую «заземленность» научного познания, следует понимать, знания, соответственно познание нужны человеку, обществу, чтобы знать и уметь. А именно: что делать в жизни, как строить свои взаимоотношения с вещами, во имя чего, опираясь, рассчитывая на что, — одним словом, жить. Причем, — многопланово, разнонаправленно. Ведь человек творит, поступает, всегда опираясь на знания, информацию. И знания эти самые разные: от элементарных чувственных впечатлений, образов, переживаний, до сложнейших мыслительных построений, закономерных обобщений, теорий, гипотез, догадок, проблем, вплоть до мировоззренческих обобщений, целей, идеалов, ценностей.
На первых порах, вообще, включая всю натурально-личную практику, связь приобретаемых человеком знаний с практикой, непосредственными жизненными нуждами общества, людей была очевидной. Тем более — сама окружающая человека действительность антропоморфна, персонифицирована. Приход же производящей практики порождает сложные искусственные («второприродные») системы, образования. Жизнь раскалывается, Человек и история отпадают от бытия, мира. Возникает субъективная (субъектная, человеческая) и объективная (объектная, мирная, природная и т.п.) реальности, неведомые человеку традиционных обществ. У людей, обществ появляются разнообразные «неестественные» цели и интересы, идущие в разрез с природой (причем, вовне и внутри человека). На этой основе, по сути, человек окружает себя непрерывно разрастающейся вширь и вглубь производящей культурой. Внутри последней и строится научно-познавательная работа.
По сравнению с тем, как приобретались в прежних условиях знания и опыт, она серьезно усложняется. Причем, — как предметно, средствами, инструментарием, опытом, навыками (методами, приемами формами добывания знаний), так и целями, устремлениями результатами познавательной работы, знаниями. Последние все более высвобождаются из-под «чар» непосредственной антропоморфизации, персонификации и натурализации, восполняясь производяще-технологическими, «вещными» установлениями, энергетикой. Растут требования к качеству знаний, способностям их проникать в предметы, отражать закономерные, существенные связи и отношения последних. По мере распространения и развития производящей технологии, производящей технизации труда, как и производства в целом, нововременное научное познание все более противостоит тому, как знания добывались прежде, насколько были точны, глубоки, адекватны предметам, насколько были человечными и т.д. Экспансивно-технологическое движение производства уже не может довольствоваться натурально-личными формами приобретения знания, равно качеством последних.
Говоря о назначении науки в производяще-складывающейся действительности, К. Маркс подчеркивал, что оно выступает как своего рода «хитрость, имеющая целью подчинить природу человеческим потребностям, будь то в качестве предмета потребления или в качестве средства производства» [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. — С. 387]. Но полученные знания как знания субъекта окажутся ценными, полезными, — на них человек может опереться в делах своих, — коль скоро они согласуются с объективными законами изменения и развития, внешних человеку, предметов. Поэтому основная задача науки — выявить эти законы, получить истинные знания того, как они протекают. Применительно к процессам преобразования природы в производящих целях эту функцию призваны выполнять естественные и технические науки. Процессы изменения социальных объектов исследуются общественными науками.
Несомненно, целью научного познания является знание. Оно чрезвычайно важно и значимо в человеческой жизнедеятельности. Особенно там, где это касается последней и самого человека ближайшим и непосредственным образом. Потому, быть безразличным к обретаемым знаниям, — к тому, о чем они, как получаются, истинны они или нет, насколько полезны, ценны, как могут быть использованы, какой вред способны принести, какую пользу, — все это, конечно, человек не может оставить без своего регулирующего контроля, влияния, оценочно-императивного подхода. При этом важно иметь истинные, полезные знания. Напротив, нет нужды в знаниях бесполезных. Хотя, располагать ими, различать, давать им адекватную цену, — очень даже нужно, причем, в самых различных аспектах.
И, надо понимать, истинность и ложность знания не обязательно совпадают с, вроде бы, совместимыми с ними понятиями «полезное» и «бесполезное». В классической и неклассической науке часто случается, что дихотомия «полезного — вредного» ставится выше дихотомии «истина — ложь». Нередко в наше время бывает, что людям ложные знания предпочтительны, нежели истинные, а знания истинные просто «не нужны», «не выгодны». Больше. Нередки ситуации, когда знания намеренно или нет (вплоть до бессознательности) искажаются. Это представляется «полезным» тем либо иным лицам, социальным структурам, скажем, для оправдания себя, самовозвышения, улучшения своего имиджа, обеспечения корыстных целей, поддержания власти, достижения превосходства над другими, причинения им зла...
В первую очередь предвзятому подходу, искажению подвержены знания, относящиеся к социально-исторической действительности и непосредственно затрагивающие смысложизненные предметы, вопросы этики, мировоззрения, идеологии, политики и т.д. Но и естественнонаучные, особенно технические знания тоже, особенно в наше время весьма социально и этически заряжены. Вспомнить только в этой связи эпопею с созданием атомной бомбы в Германии и других странах. Великий Леонардо, как известно, был гениален, плодовит также в инженерных изобретениях. Большую часть своих технических открытий, находок он засекречивал. Причем, в прилагаемой записке к ним завещал обнародовать их через очень большие сроки. Будучи гуманистом-оптимистом, он надеялся, что к этому времени «люди созреют» достойно, с подлинным благом для мира и человечности его находками воспользоваться...
Да, истинные знания (и не только касательно общественных явлений) особенно процессов, вещей смысложизненного порядка не всегда приятны, не всегда к месту. Иной раз, скажем, сегодня их приходится «упрятывать», не показывать. Для кое-кого они могут быть настолько нелицеприятны, нестерпимы, что, не станет ли «куда лучше» заменив, подменив их на «полезное», «выгодное», суррогатное, часто весьма далекое от истины. Это, кстати, довольно непростой вопрос. Особенно, будучи переведен из области сугубо объективистской (сциентизм) в политическую, а отсюда — в этическую, человечески-личную. Нам представляется, что, как бы полезность ни казалась здесь предпочтительной над истиной, в конечном счете, неверно ее предпочитать истине. Еще точней, желательна гармония, совпадение полезного и истинного. Опять же, вопрос упирается еще в то, что понимать под полезным и истинным? Коль скоро речь о «полезном» в смысле примитивного прагматизма, соответственно, истине в смысле объективной истины классической науки, это одно дело. Другое — когда полезное возвышено до совпадения с понятием блага в этике событийного человеческого бытия, а истина выступает своей экзистенциальной данностью. Но ведь в современной действительности, частнособственнической в подавляющей своей части такого ждать не приходится, к сожалению!..
Верно, факт, что знания, истины социально-гуманитарных наук, истины имеют весьма большую социально-практическую, мировоззренчески-ценностную нагрузку, как бы общепризнан. В частности, Об этом хрестоматийно говорит В.И. Ленин в ряде своих работ, особенно в «Материализме и эмпириокритицизме». Естественно-научные знания не отличаются такой «чувствительностью». Тем не менее, и здесь (особенно в возникающих сегодня на стыке, конвергенции ряда наук, новых областей) знания могут послужить весьма различным человеческим целям и устремлениям. Почему очень даже значимы в оговариваемом плане. Больше того. На современном этапе постнеклассической науки весьма важно, чтобы знания были не только истинными, но и несли добро, общечеловеческий, бытийно-онтологический смысл, если угодно, пользу. Опять же, — в плане этики событийности, где, собственно, благо, добро и истина (как экзистенциальная) непременно совпадают.
Больше того. Если внимательно присмотреться к работе науки, в том числе в области познания, нетрудно проследить, что она всегда, так либо иначе, этически заряжена, пусть сама наука об этом даже не подозревает...
На самом деле. Оценочно-нормативная насыщенность, «выгодность», «полезность» или невыгодность человеку (классу, социальному движению, обществу) тех либо иных знаний, — причем, не только социо-гуманитарных, но также естественнонаучных, технических, — не говорит в пользу нашего утверждения? А человеческое (субъективное) отношение к знаниям, как в процессе получения, так и в результате, — разве все это не откладывается на характере знаний Нововременной науки? Не свидетельствует ли практичность, следовательно, этичность (как сердцевины практики) данных знаний, истин? Не то ли самое мы наблюдаем относительно знаний и прежде, до прихода Нововременной науки: их полную этическую насыщенность, заданность, нацеленность?
Хорошо, как бы отвечая на эти вопросы, говорит Ф. Бэкон: «истина — дочь времени». Как бы вторя и полемизируя с ним, Т. Гоббс утверждает: «Истина — дочь разума». Прояснив выше, что понимать под разумом, мы имеем полное основание заключить: оба мыслителя не разноречат. Вместе с тем, марксистское положение о практике как критерии истины, практике как основе, условии, цели познания, о познании как разновидности практической деятельности, продолжает и развивает обоих мыслителей. Не забудем при этом, этическому в практике принадлежит центральное место.
И оно в этом плане сопровождает, обставляет процесс получения любого знания, ибо ничто человеческое не обходится без этического. Кажущееся же «отсутствие» этического в знаниях и деятельности научного познания с Нового времени и до сих пор, — лишь от особенностей этики здесь.
На самом деле. Прежде, особенно в Средневековье этическое выражало не столько собственно человеческие моменты, сколько идущие от Бога: богоугодность, благость, благодатность, безгреховность, справедливость вершимого, присутствие в нем Божественного промысла и т.д. Конечно же, дела, результаты сотворяемого человеком натурально-личной практики светились и «полезностью», «добротой» ведущей прямо к человеку. Предметы, отношения, поступки людей выражали человеческие добродетели, благородство, честь, достоинство. Они светились заслугами человека, его сословной принадлежностью, соответствующими притязаниями, ожиданиями. По поступкам, предметам можно судить о лице тех, кому они принадлежат. Точно также — об авторе произведения, несмотря на то, что он в делах созидания лишь помогает природе явить созидаемое на свет. Точно также продукты древнего мастера светятся адресатом, т.е., человеком, коему знания, результаты разысканий, плоды трудов предназначены автором.
Между тем, предметы, в том числе научные знания, Нововременного человека уже безличны, безадресны. Божественное начало из них изгнано. И сами они приобретают «вещный», инструментально-манипулятивный, утилитарный характер. Именно в таких и аналогичных свойствах знаний нуждается отныне производство, производящий человек. На выработку их нацелены, поставлены, живущие и творящие производяще-практически, ученые, специалисты.

Этическое в процессе выработки научного знания
Научные специалисты, ученые уже промышляют знания не в совместном поэтическом сотворчестве с Богами (матерью-природой), как это виделось и имело место прежде. Знания приходят не путем откровений заслуживающему их человеку, но путем субъективного опыта. То есть, посредством пыток, испытаний, коим подвергается предмет, препарированный в объект субъектом.
Как известно, в ряде славянских языков (например, украинском), «пытання» означает «вопрос», вопрошание. В этом смысле опытывание (испытывание) субъектом объекта есть не что иное, как опрашивание его. То есть получение искомых результатов в опыте, опытывании, путем испытаний. По аналогии напрашивается ситуация, где палач (кат), используя различные инструменты, подвергает человека (скажем, преступника) пыткам и, тем самым, добивается нужных сведений, информации, знаний. Подвергаемый такой процедуре (объект), под разного рода пытками-вопросами, — то огнем, то водой, то кислотой, то током и проч., — подает своего рода реактивные сигналы. Опрашиваемый под пытками стонет, конвульсирует, претерпевает структурные перемены, загорается, светится, растворяется и т.д. Эти-то «реакции» регистрируются, протоколируются. И, соответственно, — испытатель, осмыслив, фиксирует полученные результаты как очередные сведения, знания о данном объекте. Причем, — испытанное, будучи проверенным, удостоверенным, знание предстает фактом, истиной.
Кстати, описанный (пусть и грубый, нарочито примитивный) процесс получения знаний зафиксирован в самом названии продуктов и средств как целей научного познания, категорий. Научное познание ведь осуществляется в категориальной (понятийной) форме. Между тем, термин «категория» древнегреческого происхождения (kategoria). Обычно он передается как «начало теории» (науки). В принципе, осмысливая значимость и функционал понятий, категорий в науке, теории, нельзя не согласиться с таким значением. Однако, если посмотреть на выражение «категория» под углом зрения этимологии, то можно также видеть, что его возникновение весьма показательно и поучительно. Слово kategoria в этом смысле состоит как бы из двух: «Kat» и «Agoria». Первое слово, как мы уже знаем, означает пытку, палача, пытателя. А второе — название площади в Древних Афинах, где обычно состоялись народные сходы для решения важных государственных вопросов. Обычно на Агоре собиралось очень много народа. И выступающие должны были держать перед ним, поднявшись на специально для этого поставленный камень, «Пнин». Как понятно, держать речь перед огромной массой народа, тем более, человеку не искушенному, не «набившему руку» на этом, было очень даже не просто. Вот, это-то выступление перед соотечественниками,- выступление серьезное, предельно ответственное, волнительное, вызывающее страх, ибо могло повлечь за собой судьбоносные последствия, — для многих было трудным, тяжелым. Одним словом, многие испытывали очень непростое (вплоть до мучительности) состояние и перед выступлением и, тем более, по ходу. Вот, это-то состояние, тяжесть для них часто выглядело (и, собственно, было) подобной испытанию, пытке. Отсюда и появилось выражение «выдержать пытку агоры», подвергнуться «пытке агоры». Поскольку это выступление, как сказано, было часто судьбоносным, и поскольку, с другой стороны, для любой науки выработка и включение в свой состав новой категории, понятия тоже выглядит довольно непросто, — так случилось, что получение, «выстрадание» новой категории (понятия), тем более, ее саму стали называть, по аналогии с пыткой на Агоре, тоже категорией.
Как понятно, в силу получения знаний опытным путем, оно уже приходит к исследователю, ученому не путем откровений, но только и только как результат активной субъективной деятельности по открытию данного знания, истины. Ученый отныне предстает как исследователь, открыватель, занятый научным поиском (открытием) знаний об объекте, «объективных знаний».
Итак, знания отныне находимы благодаря субъективным усилиям по добыче (промышлению) их в объекте. Поскольку перед нами знания объекта, объективные знания, знания, выражающие лишь объект, в них нужно как можно полно свести на нет «субъективные» привнесения, «отсебятины». Одним словом, — все, что привходит в знание от субъекта как конкретного человека. Чем меньше такой «субъективности» в знаниях, понятиях, тем последние адекватно, истинно отражают объект. Так называемый субъективизм в делах познания искажает истину, не позволяет адекватно ее постигать. И, что даже парадоксально, — когда знания получаются посредством активного (испытывающе-опрашивающего) воздействия субъекта на объект. Как при таком положении вещей можно получить чисто объективные знания, — это просто удивительно. И, тем не менее, наука умудряется реализовать данное требование, установку, цель своей работы. Надо лишь выполнить одно условие: постигать и оценивать результаты научного познания, как и сам процесс, с позиции абсолютного, незыблемого «всевидящего ока», различно именуемого учеными и философами. Поговорим об этом несколько ниже. Так наука рассчитывает, впрямь, достигать адекватное объекту, истинное знание. И эта ее цель не только реализуема, но становится отправным моментом, во всяком случае, классической и неклассической науки.
Очевидно, объективная истинность знаний должна быть не просто провозглашаема, но непременно обосновываема. Любое знание, будучи достоянием науки, следует доказывать на предмет истинности или ложности. Знания не могут быть бездоказательными. Средствами же доказательства знаний в науке выступают, с одной стороны, логические приемы, механизмы, создаваемые философско-методологическими основаниями науки. С другой стороны, окончательным и надежным доказательством истинности знаний выступает все тот же опыт, еще общее, практика.
О возможностях практики как абсолютного и относительного критерия истинности знаний много сказано. И мы не будем останавливаться на этом моменте. Но заметим, что практика выступает в означенном качестве далеко не просто, сведенная к опыту, «индустрии» [В.И. Ленин. — Т. 29. — С. 193]. Речь должна идти, разумеется, и о других аспектах. Причем, — прежде всего, этическом. Как раз в нем находят себе исток, объяснение означенные выше установки-требования к научному познанию.
На самом деле. Откуда они, кто их ставит? Почему роль и место человека в познавательном процессе так странно обставлены? Почему субъективное начало в результатах познания нужно всяко устранять, доводя до буквальной мистики в апелляциях к вечной и непререкаемой «точке отсчета»?..
Ответы на эти вопросы, опять и опять, непосредственно ведут к господствующей в описываемых условиях практике. А она, как известно, предстает производящей данностью, производящей практикой, с характерной этикой же. Именно эта практика нуждается для реализации своих целей и задач в четких, строго фиксированных, даже формализованно и количественно (математически) выраженных, доказательных знаниях. Лишь, опираясь на такие знания можно создавать и развивать производящую технику: инструменты, методы, приемы, программы деятельности по фабрикации товаров, оптимальной организации труда, производственных процессов, эффективного движения капиталов и т.д. Разве не ради обеспечения нужд капиталистического производства, сутью которой выступает техника, возникает, вообще говоря, Нововременная наука? Собственно, в таком духе, прежде всего, удовлетворению практически-производственных нужд расширения и роста она служит также сегодня, становясь даже непосредственной производительной силой.
Вот, этот-то дух, которым существует и функционирует наука с приходом нового времени, как указывалось, и выражает ее этику. Верно, последняя имеет мало что общего с ходячей на уровне здравого смысла этикой. Тем более, — этикой традиционного человека. Потому-то, ее не замечают, описывая науку. Обычно касательно связи науки и этики говорят о «свободе научного поиска» и «социальной ответственности ученого», об этических ценностях и нормах этики. Причем, речь идет на уровне ходячей этичности, об этике, выражающей взаимоотношения занятых в науке людей: ученых, специалистов, служащих. Другими словами, выясняют нормы, правила, взаимоотношения между людьми здесь. Даже ищутся отношения людей к самой науке, ее результатам. Признается, что взаимоотношения и действия каждого из участников подчиняются определенной системе этических норм, «определяющих, что допустимо, что поощряется, а что считается непозволительным и неприемлемым для ученого в различных ситуациях» [Введение в философию. — С. 552]. Все эти нормы и правила, неплохо расписанные в учебниках, несомненно, важны. Значимы они даже для нормального протекания и функционирования науки, научного поиска, оценки его результатов. Точно также значимы этические вопросы взаимоотношения общества, с одной стороны, и науки, ученого, — с другой. Это и выражает существо проблемы социальной ответственности ученого и свободы поиска для него. Этот круг проблем весьма актуален, особенно в нынешних условиях. Здесь имеется немало «узких мест», которые, несомненно, нужно регламентировать, контролировать, держать под пристальным вниманием общественности. Правда, и к последней, главным образом, тем, кто ответственен за проводимую, используя результаты научных исследований, политику, — прежде всего, социально-экономическую, военную, природоохранную и т.д., — большие претензии. Вообще, современному человеку в целом время предъявило весьма большой «счет», дабы результаты НТП не использовались во вред миру, обществу, народам, живому, были направлены на добротворчество. Становится очевидным, — причем, не только антисциентистам, авторам антиутопий, а многие реальные события подтверждают, — какое ужасное будущее ждет нас в мире, где научно-технический прогресс выступает самоцелью, лишается человекобытийного измерения.
Вот, эти-то проблемы выводят еще на один пласт связи этики и науки, который как бы выпадает из поля зрения исследователей. Действительно, сегодня, несмотря даже на утверждение постнеклассического мироотношения, — освоения возможностей четвертой волны НТР, конвергентных (природоподобных) технологий, практического внедрения человека в квантовые миры, бурного развития генной инженерии, биомедицинских и генетических исследований человека, тем более, когда, как заявляют некоторые ученые, можно сконструировать новую форму жизни, «резко отличную от всего нам известного», но «недоступную» дальнейшему контролю, — относительно этики, непременно царящей в функционировании науки (этики науки), в научном познании особенно, как правило, речь не идет. По сути, обнажающая именно человеческое содержание в связи этики и науки, она остается без внимания. А ведь очевидно же, что это сильнейшим образом сказывается и на качестве человеческого обхождения не только с результатами деятельности науки, но также с тем как, вообще, она работает. Главное же — это все позволит прояснить и преобразовать науку, превратить ее работу в подлинно человечную, открытую бытию, событийную. Именно на эту сторону дела мы и пытаемся обратить внимание в нижеследующем.
Повторяем, этическое, на котором пока что ведутся разговоры, строятся нормы и предписания, — не идет дальше здравосмысленности и прояснения поведения людей касательно науки. В лучшем случае, проговаривается все это на уровне этики абстрактно-гуманистического толка, сработанной по производящим лекалам.

О субъективизме в науке
Так что, изгнание из науки так называемого субъективизма в делах научного познания — это, конечно же, следствие и проявление не этой этичности, но другой. Она, как показано выше, «работает» континуально, «за спиной» участников научно-познавательного процесса. Но вот что здесь интересно. На самом ли деле этот самый «субъективизм» изгнан из науки, из знаний? Вообще, возможно ли устранить субъективное (человеческое) начало из вещей (в том числе знаний), сплошь культурных, «второприродных» Так ли уж научные знания бессубъектны? Ведь этого добиться в принципе не возможно! Слава Богу, в этом неопровержимо убеждает великий Кант. А другой, не менее значимый мыслитель стал уже сознательно возводить научно-познавательное здание на неискоренимом из последнего, принципе практики как основании, критерия истинности знаний, способе существования познавательного процесса вообще, научного в частности.
Все же, субъективизм в известном смысле из науки изгоняется, — это нельзя не признать. Речь прежде всего нужно вести о моментах психологического, физиологического характера, о вещах, привносимых человеком как некоторой единичностью, выпадающей из практики, особностью. Изгоняемый «субъективизм» есть также известное выражение, отслуживших свое, этических устоев жизни, социальности и практики традиционного человека.
Но этим, разумеется, субъективное начало в знаниях и продуктах человеческого созидания далеко не исчерпывается. Будет ошибкой сводить субъективизм, отчеловеческое начало в процессе познания лишь к психологизму, к физиологии, «обману чувств» и проч. Потому, наши ученые-испытатели глубоко ошибаются (зачастую, так и оставаясь вне ведения), полагая, что извели субъективное из получаемых ими научных результатов. Что бы ни говорилось, здесь, помимо экономических, социально-политических, эстетических, религиозных, бытовых, и т.д. (вплоть до интимно-личных) моментов, выражающих собственно человеческое в созидаемых людьми соответствующей эпохи вещах, включая знания, присутствует и начало актуально работающей этичности. Да, это состояние и степень общественно-практической, морально-нравственной зрелости человека, его расположенность в мире, настрой, понимание вещей. Здесь и особенности его волеизъявления, нормотворчества, мироотношения, ценностной ориентации, осмысленности жизни. Точно также убеждения, идеалы, характер развитости в людях чувственности, воображения, способности суждения и т.п.
Очень часто знания, причем, не только социальных реалий, влияют на мировоззрение, морально-нравственную позицию, само-и мироощущения людей. Но ведь в еще большей степени имеет место обратное движение. На самом деле. Разве характер получения знаний, как и они сами, с утверждением и развертыванием производяще-практического мира не выступает выражением новой (по сравнению с морально-нравственным бытием традиционного человека) этичности? Последняя, ответствуя складывающимся жизненным (производяще-техническим, «вещным», присваивающим) реалиям, соответственно, откладывается, означенным образом, на специфике добываемых наукой знаний. Надо ведь понимать: знания знаниям рознь. Люди в своем историческом становлении располагают всегда различными по качеству знаниями. Знания, интересующие современного человека во многом просто не нужны, бессмыслены человеку Античности. Точно также — наоборот.
И не в том дело, что знания различаются глубиной проникновения в предметы, большей или меньшей информативностью, содержательностью, формализованностью, математическим аппаратом, символикой и проч. Вопрос в другом, а именно — в нацеленности знаний, в их предназначении, значимости для человека, мира, нужд жизни, прежде всего, для решения смысложизненных вопросов. «Вопросов», — которые для людей данного времени насущны, всего более волнительны, служат искоренению зла и утверждению такого добра, справедливости, которые «им болят», им ведомы и доступны.
К тому же, назначение знаний не в том, чтобы предлагать какой угодно путь решения имеющихся задач, но лишь такой, который приемлем именно для них, в данное время, в данной исторической ситуации. Сказано же: «хороша ложка к обеду!». Так вот, эту-то жизненную привязку соответствующих знаний к человеку, к его потребностям и нуждам, работу по «заземлению» информации и знаний в плане насыщения их человечным и бытийным грузом, И призвана выполнять этика науки.
С другой стороны, верно здесь и то, что она, вообще-то не обязана всем этим заниматься. Точнее данные знания, вещи, реалии, люди, — все это может вполне обходиться и без этического начала в означенном смысле. Тогда они будут характеризоваться иным статусом. Причем, — тоже, непременно этическим. Коль скоро, действительно, этическое начало выветрится, исчезнет из вещей, последние, вообще, перестанут нести на себе что-либо человеческое. А потому, дабы сохранить за собой касательство к человеку, — быть реалиями человеческого бытия, раскрывать и утверждать человеческое, — вещи данные, в том числе научные знания должны непременно светиться, выражать этическое присутствие в себе.
Стало быть, изгнанный субъективизм в Нововременной науке с лихвой восполняется. И восполняется уже «субъективизмом» производяще-технологическим, который, к тому же, не узнает себя таковым. Этот, новый субъективизм выступает результатом отчуждения человека и его творческой активности. Как таковой, с одной стороны, он обезличивает и «овещняет» человека, превращает его в некоторую «априорность», «трансцендентальность». Больше, — в некую инвариантную, вынесенную за пределы любых конечно-относительных субъект-объектных отношений, абсолютную и общезначимую сверхпозицию. Как раз отсюда, «глазами» предельно оскопленного и вынесенного в мистические «выси» человека («субъекта») надлежит смотреть, ценить, принимать как процесс познания, так и его результаты. Таков, скажем, объективно-идеалистический «мировой разум», «абсолютный дух», деистический «Бог». Им, или какой другой, безоговорочной, высшей «объективно-реальной» инстанции, единственно дозволяется получать, регистрировать, присваивать право на существование знаниям и оценкам предметов. Что важно, — такими, как они есть «сами по себе», безотносительно к тем либо иным собственно человеческим позициям и видениям «внизу». Со стороны другой, — человек отчужден и от своей творческой активности. Причем, отчужден по многим параметрам, о которых говорит Маркс в «Экономическо-философских рукописях 1844 года». Не входя в разбирательство с данным отчуждением, лишь заметим, что само производство, производящая практика (будучи первым отрицанием по ходу исторического становления практики) есть в известном смысле отчуждение человека от своей подлинной созидательности. И, благодаря следующему отчуждению, — теперь уже от самого производящего способа существования, — последний оказывается присвоен означенному абсолютному «субъекту» (кстати, тоже результату отчуждения), под которого люди, исполняя реальные дела «внизу», «строятся». В частности, на ниве научно-познавательного процесса.
Выходит, стало быть, наш «абсолютный субъект» как бы «экипирован» во всеоружие для отражения и фиксации объективных знаний. Причем, присвоенная ему активность не может быть никакой другой, помимо производящей. Ведь надобность в нем возникла, и он объявляется именно вследствие отчуждения производяще-техногенного человека. Отсюда должно быть понятно, на какого рода знания он настроен, какими качествами знания призваны обладать...
Складывающаяся таким образом картина познавательного процесса вполне устраивает производяще-капитализирующего человека, возникающие здесь реалии, отношения. Другой, в принципе, данная «картина» не может быть. Ибо люди отчуждены от своей деятельности, от себя самих, от бытия. Потому от них отторгается собственная суть, равно способ существования (практика) человека. Эти отчужденные моменты, мистифицируясь, обретают новую самостоятельную жизнь. Последняя затем «возводится» в «надмирные выси», атрибутируется до неузнаваемости фантастическими, вплоть до чудодейственности, силами и умениями. В том числе по части обеспечения научно-познавательного процесса, преодоления трудностей (например, методологического характера) на путях получения и выборки объективно-истинных знаний.
При этом вершится данная (довольно непростая) работа руками самих людей, совершенно не сознающих устраиваемое, тем более, результат. Люди творят безотчетно, невзирая на их личностные, интеллектуальные и прочие способности, уровни сознательности.
Но, с другой стороны, надо понимать также, что практика «практике» и практике рознь. Одно дело практика производящая, другое — произведенческая. Одно практика реальная, другое — «практика» представляемая, сознаваемая. Аналогично и с этикой в вопросах научного познания. В этом смысле, описанная картина научно-познавательного процесса, отражающая производяще-практические реалии, соответственно, этику, совершенно не будет совпадать с тем, как строится наука и процесс научного познания в реалиях произведенческих, осваивающе-произведенческих, где царит событийная этичность. Наблюдающиеся сегодня перемены по ходу становления постнеклассической науки (о чем ниже), как раз, и выражают, по нашему мнению, особенности, преломляющие (или предполагающие) произведенческое мироотношение, произведенческий способ человеческого бытия.

sgaliev

Место этического в практике как критерия истинности знаний
Вернемся к производящим порядкам. В связи с только что сказанным, является не лишним вопрос: о какой практике речь, когда говорят о критерии истины, об этической насыщенности процесса научного познания и его продуктов? Разве следует принимать за отправной и критериальны момент практику, которую люди сознают? С другой стороны, разве может служить критерием истинности практика, о подлинной сути которой реально живущие люди даже не подозревают? Как и о том, кстати, что она для них, в конечном счете (уже сегодня), губительна. Ведь о том, что практика и человек отчуждены, что реальная практика «работает» как бы за спиной людей и против них, к тому же, мистифицированная, — вообще, о том, как в действительности срабатывают детерминации, идущие от такой практики в научном познании, — люди, погруженные в данную (производящую) реальность, не могут усмотреть. Обо всем этом можно говорить, увидеть реальное положение вещей, разве что, «задним числом», выходя (если не выйдя) за пределы производящего существования. Но кто из Нововременных людей, вплоть до дней сегодняшних, «на ногах»?..
Еще одна сторона. Разве производящая практика, сама будучи отчуждением практики (во всяком случае, первой негативностью в историческом становлении практики, исторически ограниченной разновидностью последней), может дать истинное знание, может служить критерием истинности? Или истина, знание — вещи, тоже относительные, конкретно-исторические? Так, видимо, и есть. Тем более, когда люди испытывают свои знания, проверяют их на практике, осознанно увязывают познавательную работу с практикой и т.д., — они ведь апеллируют к «практике», которую ведают, сознают. Разве присутствует в их «головах» (идеально), хотя бы, образ того, какой на самом деле практика может, должна быть? И, вообще, разве такое имеет место, может быть?..
Ведь и произведенческая практика, о которой мы говорим, — она ведь далеко не окончательный и раз навсегда данный предмет, выражающий венец в историческом становлении практики. Тем более, многие ли ее ведают, признают? Где она, в каких дебрях будущности еще затерялась?..
И тем не менее. В поисках истины, в определении знания как истины, имея в виду практику, не стоит ограничиваться лишь наличным состоянием, следует-таки, отталкиваться от ее наивысшей, уже известной, развитости, в этом смысле идеальности. Ведь другая, более совершенная (к тому же, окончательно) разновидность нам не известна. Пусть, стало быть, «идеальность» нашего критерия истины условна, относительна, и подлинно идеальной практики (равно любой другой вещи) нет и быть не может. Мы, тем не менее, вынуждены расценивать как эту «идеальность» именно то, что, по крайней мере, в нашем видении, для нас сегодня известно в качестве высшего предела, наиболее развитого состояния.
Стало быть, нужно соотносить наше знание с данной («идеальной») практикой. НО и этого будет недостаточно, поскольку в таком случае мы будем выяснять истинность интересующего нас предмета не по отношению к нам, а касательно тех, кто будет жить (или уже живет) такой практикой. Чтобы вернуть-таки, предмет (знание) к нам, для нас определиться с его истинностью, надлежит, видимо, отмеривать данное знание, сочетая, свойственную нам практику, — причем, не столько сознаваемую, сколько объективно-реальную, царящую в подлинном смысле в наше время, — с практикой «идеальной». Причем, — как той, куда наличной практической деятельности должно вылиться, перерасти. Таким образом, соотнеся обе практики, осмыслив в данном соотношении «плюсы» и «минусы» наличной практики, ее историческое место и перспективы, можно, будем надеяться, дать адекватную оценку соответствующим знаниям.
В данном соотнесении, вдобавок, мы способны осознать негативы, ограничения практики, коей живем. Обнаруживаем ее несоответствие подлинным интересам общества, мира, устремлениям исторического прогресса, утверждению человечности и событийности. Одновременно в действительности находимы «ростки», начинания нового, более справедливого мироустройства, способа существования человека. Мы тогда можем проникнуться, «зажечься» решимостью всячески способствовать их вызреванию. Предпринимаем все от себя зависящее ради качественного обновления наличной практики, преобразования жизни на ее прогрессивной основе.
Качественно обновленная на этих путях, практика устраняет прежние, непреодолимые противоречия и коллизии общества. Замещает, в частности, устаревшие подходы к науке, обновляет ее методологию, еще более сближает науку с реальными нуждами общества. Она становится основой для более глубоких и диалектических оценок, для более истинного взгляда на сложную социальную реальность. Позволяет и нацеливает науку на несение большей пользы миру, открытость бытию человека, общества. Это все случается и вследствие того, что вновь утвердившийся способ существования человека в мире открывает для себя новые горизонты собственному развитию и светом последних, опять же, отмеривает и оценивает реалии своей наличности...
Вообще же, постигшему осваивающе-произведенческий способ человеческого бытия, отталкиваться от практики как основы, цели познания и критерия истинности надо, беря ее во всем объеме, во всей сложности, подвижности, противоречивости, единстве человека и мира, в со-творчестве человека и бытия. Необходимо учитывать объективные, материально-бытийные закономерности движения, их тенденции, направление, возможности. Соответственно, — связанные со всем этим, конкретные шаги, устремления, долженствования человека по реализации данных тенденций и возможностей, расширения ими своего мира, духа, творческих способностей, потребностей, событийности.
Вот, примерно так материальная практика может быть сегодня основой и критерием развивающегося объективно-истинного знания. Именно эту сторону дела имел в виду В.И. Ленин, подчеркивавший, что, будучи надежным критерием для отделения идеализма от материализма, истины от заблуждения, практика вместе с тем сама изменчива и подвижна. И, благодаря этому, — не дает нашему знанию остановиться, застыть и окостенеть.
Не будем забывать, что сердцевину всякой практики, тем более, практики событийной образует этическое начало. Именно то, что отчеловечно в ней, что осветляет и связывает человека с бытием, — что наполняет человеческую активность смысложизненными устремлениями, отношениями, — все это и выражает этическое с самого начала. Без данного начала практика превращается в голую технику, инструментализм, математику, формально-структурно-количественный манипулятивизм вещами и людьми. Кстати, это прекрасно понимал В.И. Ленин, который, конспектируя третий том «Науки логики», соглашается с Гегелем, осмысливавшим практику категориями этики [см.: Т. 29. — С. 194-198].
В этой связи, не означают ли всевозможные попытки ученых избавиться от субъективизма в делах научного познания, вместе с тем, и стремлением избавиться от собственно этического начала здесь? Вряд ли. Ибо они об этом даже и не думают. Да и как они могут позволить себе избавление от этического, ведь это, как негласно принято, нечто от кощунства. К тому же, для них в работе науки в структуре знания никакой этики не только нет, но и не может быть. Лишь выйдя за пределы производящего научного мироотношения, в частности, В осваивающий подход человека к действительности, становится очевидным не только этическая насыщенность науки, как и всех вещей человеческого бытия, но также этическая раздвоенность научного сознания и, вообще, человека производящей действительности.
И, конечно же, имея в виду эту раздвоенность, вообще, особенности производящей этичности, недопустимо полагать, что ученые исследователи, изгоняя субъективизм, так-таки, избавляются и от присутствия этического начала? Конечно же, нет. Ведь уже само, как мы видели, тщетное стремление «изгнать человеческое» и познавательных дел, — разве не есть это тоже своеобразная этичность? Дав выше на этот вопрос положительный ответ, проконстатируем сейчас в качестве вывода следующее. Производящее мироотношение не может не изгонять человека и бытие из научно-познавательного процесса — в этом специфика производящей этичности. В этом же ее роковой изъян, недопустимость ее терпеть уже сегодня, настоятельная необходимость преодоления такого типа научности.

Сергей-75

Наука для каждого человека, а не человек для науки.

__________________
«свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»

sgaliev

О статусе онтологического и объективного в науке

Осмысливая работу науки, особенно специфику научного познания, где довольно часто встречаются, вынесенные в заголовок термины, причем, ко многому обязывающие, нельзя обойти осмысление их подлинного содержания и роли, по крайней мере, в вопросах научного познания. Необходимость такой работы, кстати, давно вызрела. В нижеследующем и будет прояснено: что в науке понимать под онтологией, онтологическим, что есть здесь «объективное», как оно соотнесено с онтологическим. Каков статус предмета науки: объективный или онтологический? Правомерно ли использование характеристики «онтология» к вещам научного познания? Здесь часто используют означенные понятия, но ясного понимания, что и как с ними обстоит, не сложилось.
Как известно, понятие «онтология» (учение о бытии) в философии «прописалось» довольно давно, задолго до того, как стало использоваться в науке. Философы употребляют данное выражение для фиксации особого класса всеобщих категорий: «бытие», «материя», «пространство», «время», «движение» и ряд других. Они, из-за своей предельной универсальности, субстанциальности и мировоззренчески-ценностной значимости, не ограничиваются какой-либо областью мудрости как предмета философского освоения. С онтологическими понятиями философия имеет дело во всех областях приложения своих сил: в методологической, в социальной философии, в учении о человеке, осмысливая формы духовной реализации человека, в учении об объективно-реальных связях и отношениях до и вне человека... Нет ни одной области приложения философских исканий, которая бы исключала эти самые онтологические категории как исходные, ключевые для понимания всего остального вокруг человека и в нем самом, в том числе других философских понятий.
Среди множества особенностей, коими данные универсалии характеризуются, — и почему наука не в состоянии с ними «ладить», они выходят за пределы возможностей, компетенции науки, — это то, что их невозможно четко регистрировать, рационализировать, дать им однозначные дефиниции, и вообще, более менее стоящие определения. Они, постоянно и неискоренимо присутствуя в каждом, вершимом человеком деле, в любых вещах вокруг него, тем не менее, недоступны окончательному схватыванию. А понятые как-либо в той либо иной системе философско-мировоззренческого подхода, рано или поздно, выпадают из «силков» данного подхода, вынуждают по-новому взглянуть на себя, переосмыслить прежние представления и т.д. Потому, перед нами одни и те же, но вечно новые, вечно иначе выступающие, нежели это было известно, «отсваивающиеся», являющие тайну для человека, реалии...
Всего точней статус онтологических категорий передает понятие (тоже философское) «объективная реальность». Онтологические категории непременно характеризуются своей объективной реальностью. Так, давая определение понятию «материя», В.И. Ленин, по сути, сводит это понятие к объективной реальности. Для того, чтобы какие-либо вещи могли считаться материальными, им достаточно обладать единственным свойством, свойством объективной реальности.
Но что значит объективная реальность как ее понимает философия, в частности, В.И. Ленин? Не входя в разбирательство с данным понятием, ограничившись осмыслением на примере Ленинского определения материи, можно видеть, что понятие «объективная реальность» редко используется само по себе. Обычно его присваивают каким-либо вещам, понятиям, процессам и т.д. при этом, наделенное свойством объективной реальности, — есть ли, присутствует ли, наличествует, или даже существует, — вне и независимо от человека, его сознания и воли. Именно, так открываясь человеку, выступает материя, согласно В.И. Ленину.
Последний, конечно же, не углубляется в философские тонкости, что и как это свойство («объективная реальность») означает. Он берет данный термин из обычного словоупотребления.
И, вот, осмысливая понятие материи в диалектико-материалистическом видении, Владимир Ильич разворачивает свое понимание объективной реальности. Это понимание, действительно, очень замечательно. И, прежде всего, в плане философского осмысления категории материи, сообщения ей таких смыслов и пластов содержательности, что диалектический материализм, преодолевая вульгарные и всяко иначе ограниченные материализмы прошлого и настоящего, не оставляет даже под идеализмом камня на камне. Во всяком случае, оказывается просто неподсильным всяким критикам, в том числе новоявленным. Диалектический материализм, среди прочего, благодаря Ленинскому видению материи, превращается в подлинно универсальную, развивающуюся философскую систему, способную вобрать все остальные учения и течения в плане их положительности, человечности, исторического прогресса, истины и высшей справедливости. Он может стать реально-практической платформой, объединяющей самые разные философские, религиозные культурные и социально-политические движения в борьбе за светлое будущее, движение человечества на путях подлинной истории, событийности.
Но, все же, понятие объективной реальности, по Ленину. Во-первых, это то, что есть, как сказано, независимо от воли и сознания человека. Хочет ли человек, не хочет, видит или нет, — объективно-реальное есть. Может и существовать, наличествовать, и проч. Как таковое оно делает человека зависящим от себя, следовательно, обязанным, невозможным без него. Если бы это было не так, вряд ли материя могла бы характеризоваться объективно-реальной данностью.
Для последовательного материалиста из означенной характеристики объективной реальности вытекает, что материя как объективная реальность — то же, что и бытие. На самом деле. Будучи высшей и основополагающей инстанцией материалистического мировидения, материя не может не быть тождественной бытию. В противном случае, она окажется чем-то ограниченным, нуждающимся для своего существования в другом, из чего, как более основательного, и следует исходить, коль скоро желают иметь последовательную, непротиворечивую, самодостаточную позицию. Поскольку же, как очевидно, предельно высшая инстанция, отправное начало для всего сущего есть бытие и ничего другого не может быть, постольку для последовательно материалистической позиции не должно быть иначе, нежели то, что, материя есть бытие, точно также наоборот. Вот почему материалистическая традиция в лице ее наилучших представителей обращается к материи, чтобы выразить бытие.
Несомненно, и бытие материально, поскольку материя есть, бытийствует, а бытие материализуется. Причем, - хотим мы того, или нет. Бытие, как и материя, есть основа, исток, покров, даже субстанция для всего сущего. Бесконечное многообразие вещей и явлений, что бы и как ни представляло, возможно и есть в качестве формообразований, состояний, моментов, обнаружений их единственного основания, причины, — вечного и бесконечного во всех отношениях. Поскольку из материального бытия или бытийствующей материи все вещи возникают, существуют, растут, множатся, и возвращаются, прекратившись, поскольку нет ничего, помимо материального бытия и бытийствующей материи, — любые сущие, вещи как формообразования, состояния его обязаны своим существованием, сохранением и расставанием с жизнью материи, равной бытию.
Мало того. Бытийствовать может весьма многое. Но единственно материя всего полней и адекватней из этого многообразия выражает бытие. Так что, материя с самого начала выступает (потому и мыслится) принципиально отличной от любой реальности именно своей близостью к бытию, совпадением с ним.
С еще одной стороны, материя, согласно Ленинскому определению, есть такая реальность, которая прежде всего и главным образом характеризуется свойством объективности, есть объективная реальность. Отсюда, коль скоро материя ближайшим образом выражает бытие, последнее, совпадая с материей, тоже должно выступать и пониматься в качестве объективной реальности. Так ли это? Несомненно. И, стало быть, именно как объективная реальность бытие непременно есть материя.
В общем-то, здесь нет нужды во многих словах: коль скоро бытие и материя обладают свойством объективной реальности, они есть одно и то же. Надо при этом понимать, что и то и другое могут существовать, выступать далеко не только в объективно-реальной данности. В этом случае, не как объективно-реальные, они могут даже утратить состояние материальности, перед нами окажется лишь бытие. Последнее ведь не только объективная реальность, но, скажем так, прежде всего, реальность.
Итак, достаточно Ленинского определения материи, дабы признать: Бытие есть материя, а последнее бытие, коль скоро бытие, как и материя, выступает по отношению к человеку объективной реальностью. Строго говоря, лишь в этом плане бытие обретает достоинство материи, что, собственно, вытекает из ленинского определения последней. Материя — философская категория для обозначения бытия как объективной реальности, существующей вне и независимо от человека, доступной человеческому познанию.
Нельзя не заметить: мы внесли в классически известное определение слово «бытие», указав, что материя — «философская категория для обозначения бытия как объективной реальности...». Это внесение, разумеется, вполне оправдано. Ведь то, что есть объективной реальностью не может не быть, не выражать бытие. Одновременно недопустимо, чтобы бытию не была присуща черта объективной реальности. Что это за бытие, лишенное объективности? Субъективная реальность? Допустить такое последовательный материалист не может ни в коем случае! Вместе с тем, коль скоро материя призвана выразить бытие, даже заместить его и по определению характеризуется объективной реальностью, как она как таковая может быть тождественна, совпадать с реальностью субъективной, окажись бытие таковой?..
Из Ленинского определения очевидна соотнесенность материи и бытия в качестве объективных реальностей с человеком. Лишь по отношению к последнему бытие предстает объективной реальностью, материей. Точно также, последняя совпадает с ним. Как понятно, обе категории теряют значение, смысл без присутствия практически существующего человека. Поскольку лишь в связи с ним материя, равная бытию, естествует объективно-реально. Не будь человека, теряет смысл и понятие объективной реальности. Сказанное, разумеется, не означает, что реальность (вещи, сущие), наличествующая объективно по отношению к человеку, утрачивается, прекращается и т.п. Тем не менее, хоть реальности, вещи и сохраняются, продолжают присутствовать, бытийствуют, — все это они являют уже не как материальности, не как материя. Эту тонкость нужно понимать, учитывать, памятуя, что: бытие не исчерпывается материальностью, материей. Материя — некоторая, можно сказать, «ипостась» бытия, коль скоро предстает объективно-реально [об этом см.: https://cloud.mail.ru/public/4bX9/tQpSn9a1Y].
Из диалектико-материалистического определения материи как объективной реальности, естествующей независимо от воли и желания человека, вытекает, как установлено: не она зависит от человека, а, напротив, человек от нее. Иначе и не может быть. «Зависеть» — значит, быть как-либо опричиняемым, обусловленным, несамостоятельным, нуждающимся в том, от чего (как объективной реальности) зависишь. Зависимое как бы привязано к последнему, ему обязано своим существованием. Потому постоянно и необходимо к нему обращается, черпает из него силы, возможности, считается, опирается на него, от него исходит, признает его главенство и ведущую роль. Строя свою жизнь, зависящий не может «отвернуться» от предмета своей зависимости: не следовать его законам, устремлениям, тенденциям. Для зависящего недопустимо вести себя, не полагаясь, не осуществляя требования и устремления, исходящие из объективной реальности. Выше и в другом месте [см.: там же], между тем, мы установили: в наличной действительности все, по крайней мере, человеческое зависит от бытия. Оно и понятно: ведь бытие объективно-реально (и не только, кстати). В равной мере, согласно нашему определению, эта зависимость проистекает от материи. В этом плане материя и бытие, снова-таки, тождественны, есть нечто одно. Это уже так, поскольку нескольких предельных инстанций, от которых и в конечном, и в ближайшем смысле имеет место зависимость, не может быть. А если и может, — то для неразвитого, расщепленного, «языческого» сознания...
Сказанное о материи, равной бытию, как и многое другое, мы получаем из осмысления единственного свойства материи, «объективная реальность», фигурирующего в ленинском определении. Разумеется, материя как бытие характеризуется также целым рядом других свойств, исключительно важных и, возможно, не очень. Множество их, следует допустить, человек на сегодня даже не знает и откроет в процессе дальнейшего познания. Но, как бы там ни было, для нас здесь важно другое. А именно: что бы та либо иная реальность ни представляла, — как и из чего ни была устроена, по каким законам и где бы ни существовала, как бы велика, сложна или проста, «темна» или «светла» ни была, знаем мы ее специфические особенности уже или нет, — она может и должна быть признана естествующей и материальной по одному единственному свойству. И это свойство фиксирует наше определение материи. Да, чему угодно достаточно обладать свойством объективной реальности, чтобы быть признанным бытийствующим (материальным, материей). Правда, верно и то, что не всегда вещи, обладающие свойством объективной реальности, выступают сразу-таки, материей. Как говорится, материальными они непременно являются, но, вот, чтобы одновременно и материей, — это не обязательно. Ведь материя — не какая-либо конкретная вещность, сущее. Она, тоже как и бытие, скорей ничто всякой материальности, нежели что-то такое.
Данная диалектико-материалистическая установка имеет, как нетрудно понять, исключительное методологическое значение. Причем, — не только для наук, так сказать, «естествоведческого комплекса», но и социо-гуманитарных наук, «наук о духе».
Но вернемся к понятию «объективная реальность». Во-вторых, поскольку материи присуще свойство объективной реальности и это свойство, по сути, может быть присвоено очень многим категориям, вещам, нужно заключить, что все они, как объективные реальности, по крайней мере, совпадают с материей, материальностью. В этом смысле, среди прочего, можно заключить, что понятия «материя», «мать-природа», «Бог» во многом тождественные, взаимовыражающие. Проведенная в предыдущих абзацах логика тождественности материи и бытия вполне применима и относительно связи материи с категориями «природа» («мать-природа») и «Бог». В нашей книге [см.: там же] эта связь раскрыта как и то, чем, все же, понятие «материя» отлично от трех, названных.
В-третьих, как указывает Ленин, материя как объективная реальность есть объективное по отношению к человеку. Если некоторая вещь, — неважно, находится ли она вне человека или внутри, — предстоит объектом (исследования, преобразования, вообще, творчества) человека, то может и должна мыслиться материальной.
В этом смысле материя, предстающая человеку объектом познания, доступна познанию. Потому-то, как говорит Ленин, «ее можно копировать, фотографировать» и проч., как при этом сохраняющуюся объективной реальностью. Важно только понимать, что ставшее объектом (в частности, познания), не обязательно может быть познаваемым. А коль скоро может, — не до конца познанным. Ибо его можно бесконечно познавать, но не познать окончательно. Это, как раз, касается материи, многих материальных сущих. Что они выступают объектами познания, еще не означает их окончательную (когда-либо и как-либо) познанность. Тем более непознаваема, непостижима окончательно материя (равно бытие, мать-природа, Бог) в своей бесконечной полноте и многообразии.
Поскольку, далее, многие вещи могут быть для человека объектами познания и преобразования, выступают чем-то объективным (например, даже зубная боль кого-либо из людей, будучи объектом осмысления, лечения), они тоже должны быть включены в круг материальностей. Точно также идеи, переживания, душевно-духовные и физические состояния наши, поскольку предстали объектами, на которое направлена человеческая познавательная активность, усилие.
Наконец, в-четвертых. Весьма важно понять, что к материально-бытийствующим явлениям относятся не только предметы, процессы, которые, вроде бы, никак не связаны с человеком в плане независимости (леса, горы, микромир, млечный путь). Материальными являются и такие предметы культуры, которые, хоть и созданы руками человека, всецело ему обязаны, но зато по возникновении, вхождении в жизнь становятся исключительно нужными, необходимыми, объективными для существования людей.
«объективная реальность», сказали мы выше, есть нечто, ставящее человека в зависимость от себя. Ее (объективную реальность) невозможно заменить, устранить; она необходима, нужна; человек не может обойтись без нее. Стало быть, многие предметы, в том числе нашего быта, рукотворные, придуманные нами, — не важно, вещественные они или духовные, — материальны. Ведь они жизненно необходимы. Человек без них не может обойтись, не лишившись многого из того, чем располагает. Как тогда их не отнести к материальным (объективно-реальным)!
В их круг следует включить, несомненно, также объективированные идеи, мысли, переживания, иные духовные образования. Как известно, идеи (чувства, и не только), объективированные, «овладевшие массами, становятся материальной силой» (К. Маркс).
В-пятых, надо, уточниться. Говоря о человеке (по отношению к коему материя предстает объективной реальностью), нужно всегда помнить, что им выступает не отдельный человек, кто бы он ни был, а общество, человечество. Коль скоро, скажем, некто Петров установил объективно-реальное бытие какого-либо явления, последнее может и должно приниматься материей, материальным лишь поскольку наш Петров выступает не сам по себе как некоторая особь, а выступая от имени (иной раз неосознанно) своего сообщества, рода, наконец, человечества в целом, мира. Собственно, так он, как человек в подлинном смысле и существует. Так что, объективная реальность не может считаться таковой лишь в связи с каким-либо отдельным человеком, группой людей, частью человечества, как-либо «отколовшихся» от последнего (насколько это возможно).
Вот, примерно так фигурирует понятие «объективная реальность» в наших попытках определить материю. Как очевидно, определяясь с тем как мыслить данное понятие, — причем, ограничившись сугубо Ленинским определением материи, не пытаясь даже разобраться с тем, что, вообще, означает сам термин «реальность» и т.д., — мы, разумеется, еще не погружаемся в пределы науки, научного познания. Именно поэтому на уровне философского подхода, подхода вне науки выражения «онтологическое» и «объективно реальное», «объективное» часто густо совпадают. По крайней мере, могут совпадать, исключив наукообразные (отсюда, метафизические) философские системы.
Да, несколько иначе обстоит с научным (философско-научным, метафизическим) употреблением данных терминов, особенно «объективность», «объект», да и «объективная реальность». Наука, вообще-то, не часто использует выражения «онтология», «онтологическое» в их не метафизицированном контексте. В таком контексте эти понятия для нее ничего не значат. Что не рационализируемо, - не может быть определено, опредмечено, следовательно, объективировано, - науке недоступно, не интересно, не имеет смысла. Наука в этом смысле ограничивается определенными (причем, предметно) вещами. Бытийное, подлинно онтологическое становится для нее просто неведомым, не существующим, никак не предстающим на горизонте.
В этом смысле наука не выходит за пределы метафизики. И метафизикой начинает называться любая философия, которая тоже, вместе с наукой «зацикливается» на «чтойностях», «дефинициях», «предметах», «сущем». Бытие выпадает из ее поля зрения. Как и науку, ее интересуют причинно-следственные зависимости, «тождества», «анализы», «факты», «объяснения», «открытия». Она, по сути, перестает быть любовью к мудрости, превращаясь в исследование всеобщих оснований мироздания. Причем, технологизируясь, она рисует по преимуществу механистическую картину мира.
Отсюда понятие объективной реальности, как оно выступает в неметафизической философии, - не порвавшей с бытием, с подлинно онтологическими категориями, - науке, научной философии (метафизике) не известно.
Тем не менее, наука весьма охотно и многопланово пользуется терминами «объективная реальность», «объективность», «объект» и проч. Даже истина для нее непременно должна быть объективной. И термин «онтология» нередко обиходуется.
Так какой же смысл вкладывает наука в эти выражения? Опять-таки, разберемся предельно кратко.
Надо, видимо, сразу начать с термина «онтологическое». Он фигурирует в науке, всецело тождественный термину «объективное». Так что выражение «онтология» в науке должно бы означать учение об объектах как противостоящих субъекту научного познания, независимых от субъекта, выступающих «сами по себе». Хотя, видимо, здесь присутствуют-таки отзвуки и от самой подлинной онтологичности. Пусть даже наука об этом не подозревает, или подозревает смутно...
Теперь — о понятии «реальность». Наука использует данное понятие как производное от термина «вещь» («Rei», «Res». — лат.). Реальностью, таким образом, выступает любое сущее, нечто вещное, то есть могущее быть предметом. А предметом способно стать все, что как-либо локализуется, наличествует в известных пределах, фиксируемо, регистрируемо. Главное — доступно исследованию (опытыванию, раскрытию).
Правда, с развитием производства и универсализацией отношений вещной зависимости, поглощением ими все и вся в действительности, при капитализме смыслы термина «вещь» весьма заужаются. Они сводятся к использующе-потребительскому обхождению с предметами. Отныне «вещью» предстает все, что угодно, из его можно извлечь выгоду, пользу, что можно употребить в качестве средства для достижения других, более предпочтительных «вещей» (богатства, прибылей и проч.). Хоть в науку такое понимание вещи и не проникает безоговорочно, все же, многое из потребительского, использующе-манипулятивного, «вещно»-технологического очень даже привходит. Не этим ли всем заражается господствующая здесь, так сказать, «заспинная» этика. Даже этика самопрезентации капитала не избежала этой участи. На всем в буржуазной действительности лежит печать этих самых «отношений вещной зависимости» как определяющей сущностной черты производящих обществ.
У любой науки имеется некоторая реальность как известная, четко локализованная предметная область, — большая или маленькая, этого качества, иного, — другой вопрос. Наук без предмета исследования не бывает. Часто случается так, что у различных наук — один и тот же предмет. Тогда они разнятся между собой подходом к данному предмету, преследуемыми целями, интересами, аспектами видения данного предмета.
Как правило, предмет науки довольно сложный, разноплановый, требующий непростого к себе подхода, постепенного раскрытия. И, вообще, постигать предмет в том виде, как непосредственно дан науке далеко не всегда удобно. Одним словом, чтобы предмет предстал наиболее удобным для исследования образом, — чтобы подойти к нему с приемлемых исследованию позиций, можно было решать научные задачи всего успешней, для обеспечения многих других вопросов, — наука превращает данный предмет в объект, объективирует его.
Объект, стало быть, это препарированный для удобства, эффективности исследования, то есть приведенный в состояние наибольшей доступности науке, предмет. В любой лаборатории ученого (особенно естественника) имеется «препараторская», где предмет специально преуготавливается для предстоящей работы с ним, для постановки опыта, экспериментов и проч. Отсюда и выражение «препарат», как то, над чем в данной ситуации, будет осуществляться научно-исследовательская работа. Исследование никогда не ведется прямо и непосредственно по отношению к предмету; перед ним - препараты, объекты. Понятие «препарат» и «объект» соотносятся примерно как часть и целое. Препарат всегда некоторый кусочек, частичка объекта научного исследования, предназначенный для достижения узко-ограниченной надобности.
Один и тот же предмет науки может выливаться в различные объекты. Исследование переходит тогда от одних объектов к другим и т.д. Объекты могут изменяться, исчезать, но предмет остается более менее стабильно. Хотя, по мере развития науки и предмет может измениться. Надо заметить, что в науке нередка путаница между понятиями «предмет науки» и «объект науки» («объект»).
Говоря об объекте, нельзя не указать, что, возникая в результате препарации, объективации предмета, он (объект) принимает не какие угодно формы, не как попало выступает. Объект всегда должен предстать в общепризнанной, общедоступной, понятной какому угодно специалисту в данной науке, форме. Что выступает объективно, непременно предназначено для всех, общезначимо. Любые «субъективности» в формировании объекта недопустимы, должны быть устранены. Все могут его понимать, видеть, мыслить правильно, однозначно, безлично. Причем, — в свете некоей «абсолютно всеобщей позиции» («всевидящего и бесстрастного ока»), без которой научное познание, ну, никак не обходится. Если даже ее в действительности нет, придумать непременно приходится, дабы примирять разнообразнейшие субъективные видения как объекта, так и предмета в целом...
Означенные требования к объективации предмета настолько обязательны, безоговорочны, что при обнаружении соответствующего явления, знания в общепризнанной, общеприемлемой, истинной данности, — ему присваивается также «объективность». Больше того. Очень часто выражения «объективное» и «общепризнанное» (например, у Канта) выступают синонимами.
Можно было бы, далее, осмыслить понятие объекта в научном познании, его связь с субъектом, социально-практическую обусловленность объекта и роль его в процессе научного познания. Однако, мы не станем этим заниматься. Тем более, что в данных вопросах немало путаницы в связи с тем, что понятие объекта пытаются осмысливать наукообразным философским подходом (гносеологией). Как следствие, — привносят сюда моменты, не свойственные объекту как достоянию именно науки, тем более, классической и постклассической.
Завершая наш анализ, мы должны проконстатировать, что термин «объективность», равно выражение «объективная» (например, в связи с истиной), как и «онтология», не имеют ничего общего со своими аналогами в рассмотренном выше, философском плане. Так, понятие «объективная истина», по сути, означает лишь, что наше знание содержательно соответствует объекту (как препарированному предмету). Конечно же, какой-либо онтологией тут даже и не пахнет. В собственно философском плане, где с онтологией не порывают, выражение «объективная истина», если и может иметь хождение, смысл, то лишь в плане, что эта истина, выражающая бытие. Такую истину иначе принято называть экзистенциальной истиной, истиной от бытия. С данного рода истинами наука, разумеется, не может иметь дела. За протаскивания в науку подобных вещей, великие мыслители рисковали, а иной раз и расплачивались собственными жизнями.

sgaliev

Это, разумеется, верно!
Но слишком общо, слишком туманно. Действительно, о каком человеке речь? О Трампе, Петрове, сидорове? О буржуе, который гнобит рабочих, или который Савва Морозов?...
Так что, Вам придется уточнять, кого из людей имеете в виду, чтоб ему наука служила.
Если даже допустить, что она служит всем людям, - в этом случае тоже, вопрос не решается, ибо "все люди" - это уж дюже несерьезно, согласитесь!

Сергей-75

Я и уточнил, для каждого человека.

__________________
«свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»

sgaliev

Пусть будет так!
Но!!!
А что, ежели он - мерзавец, и все, предоставляемые возможности, силы пустит... Сами знаете, куда? А разве мало нынче таких?..
А ежели он просто невежда - начнет "микроскопом" подковывать конячку?
А ежели буржуй, - станет мошну набивать без удержу...
Нет, как по мне, надо бы науку вверить в хорошие руки!
Только вот, что это такое, "хорошие руки"?..
Стало быть, проблема остается!
Особенно остра она в наши-то дни, когда и генная инженерия, и новые формы жизни, и легкодоступные технологии по обработке "мозгов", и всякие там "Кинжалы"...
Да и сама по себе, наука ведь - очень опасная штука!..

Сергей-75

Э... я же не сказал наука это каждый человек. Наука, люди занимающиеся наукой целью своей деятельности долны иметь благо каждого человека. Даже можно сказать несколько иначе, более точно, наука должна иметь своей целью созидание мира в котором не будет зла.

__________________
«свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»

sgaliev

Вот! Просто прекрасно сказано!
А теперь предстоит определиться с тем, как же это так науку устроить, чтобы она, действительно, осуществляла означенную Вами цель?

Или она и до сих пор этим была занята? Может, на самом деле, наука - просто инструмент. И все зависит от того, как им люди пользуются?
Или-таки, от инструмента тоже многое зависит. И, впрямь. Скажем, мы обрабатываем свои посевы на огороде, дабы всяких там сорняков-червячков не стало. Много для этого препаратов имеется. Но, вот беда, почти все не только жуков-паучков травят, но и нас вместе с ними...
Или вот, автомобиль! Какое замечательное средство-инструмент. А ведь нынче, особенно в больших городах, - он же больше гадостей несет, нежели пользы!
Так и наука. Разные науки бывают - и жидкие, и газообразные. А потому, - нужно ее не пускать на самотек, не довольствоваться тем, что уже есть, ибо, как мы видим, от нее много не того, что надо. Достаточно сказать, что техника, придуманная современной наукой, - она же нынче уже грозит нам уничтожением.
А, спрашивается, почему до сих пор существующая наука не то делает? как ее направить в верное, человечное, "мирное (как Вы хотите) русло?.. Одним словом, - вопросов хватает, а проблем - еще больше...
Так что, думайте. ищите! Сказали "А!", теперь к следующему шагу переходите, дабы науку облагородить, очеловечить...

Сергей-75

Наука неорганизована, от того то вместе с пользой приносит так же вред.

__________________
«свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»