Комендант опрометью кинулся к двери, высунулся и тотчас вернулся,
пятясь, на свое место. Следом за ним, перекосившись набок под тяжестью
огромного черного футляра, вкатился сухопарый старичок в толстовке и
военных галифе с оранжевым кантом. По дороге к столу он несколько раз
пытался прекратить движение и с достоинством поклониться, но футляр,
обладавший, по-видимому, чудовищной инерцией, неумолимо нес его вперед, и,
может быть, не обошлось бы без жертв, если бы мы с Романом не подхватили
старичка в полуметре от затрепетавшего уже Фарфуркиса. Я сразу узнал этого
старичка - он неоднократно бывал в нашем институте, и во многих других
институтах он тоже бывал, а однажды я видел его в приемной заместителя
министра тяжелого машиностроения, где он сидел первым в очереди,
терпеливый, чистенький, пылающий энтузиазмом. Старичок он был неплохой,
безвредный, но, к сожалению, не мыслил себя вне научно-технического
творчества.
Я забрал у него тяжеленный футляр и водрузил изобретение на
демонстрационный стол. Освобожденный наконец старичок поклонился и сказал
дребезжащим голоском:
- Мое почтение. Машкин Эдельвейс Захарович, изобретатель.
- Не он, - сказал Хлебовводов вполголоса. - Не он и не похож. Надо
полагать, совсем другой Бабкин. Однофамилец, надо полагать.
- Да-да, - согласился старичок, улыбаясь. - Принес вот на суд
общественности. Профессор вот товарищ Выбегалло, дай ему бог здоровья,
порекомендовал. Готов демонстрировать, ежели на то будет ваше желание, а
то засиделся я у вас в Колонии неприлично...
Внимательно разглядывавший его Лавр Федотович отложил бинокль и
медленно наклонил голову. Старичок засуетился. Он снял с футляра крышку,
под которой оказалась громоздкая старинная пишущая машинка, извлек из
кармана моток провода, воткнул один конец куда-то в недра машинки, затем
огляделся в поисках розетки и, обнаружив, размотал провод и воткнул вилку.
- Вот, изволите видеть, так называемая эвристическая машина, - сказал
старичок. - Точный электронно-механический прибор для отвечания на любые
вопросы, а именно - на научные и хозяйственные. Как она у меня работает?
Не имея достаточных средств и будучи отфутболиваем различными бюрократами,
она у меня пока не полностью автоматизирована. Вопросы задаются устным
образом, и я их печатаю и ввожу таким образом к ей внутрь, довожу, так
сказать, до ейного сведения. Отвечание ейное, опять через неполную
автоматизацию, печатаю снова я. В некотором роде посредник, хе-хе! Так
что, ежели угодно, прошу.
Он встал за машинку и шикарным жестом перекинул тумблер. В недрах
машинки загорелась неоновая лампочка.
- Прошу вас, - повторил старичок.
- А что это у вас там за лампа? - подозрительно спросил Фарфуркис.
Старичок ударил по клавишам, потом быстро вырвал из машинки листок
бумаги и рысцой поднес его Фарфуркису. Фарфуркис прочитал вслух:
- "Вопрос: что у нея... гм... у нея внутре за лпч?.." Лэпэчэ...
Кэпэдэ, наверное? Что еще за лэпэчэ?
- Лампочка, значит, - сказал старичок, хихикая и потирая руки. -
Кодируем помаленьку. - Он вырвал у Фарфуркиса листок и побежал обратно к
своей машинке. - Это, значит, был вопрос, - произнес он, загоняя листок
под валик. - А сейчас посмотрим, что она ответит...
Члены Тройки с интересом следили за его действиями. Профессор
Выбегалло благодушно-отечески сиял, изысканными и плавными движениями
пальцев выбирая из бороды какой-то мусор. Эдик пребывал в спокойной,
теперь уже полностью осознанной тоске. Между тем старичок бодро постучал
по клавишам и снова выдернул листок.
- Вот, извольте, ответ.
Фарфуркис прочитал:
- "У мене внутре... гм... не... неонка". Гм. Что это такое - неонка?
- Айн секунд! - воскликнул изобретатель, выхватил листок и вновь
подбежал к машинке.
Дело пошло. Машина дала безграмотное объяснение, что такое неонка,
затем она ответила Фарфуркису, что пишет "внутре" согласно правил
грамматики, а затем...
Фарфуркис: Какой такой грамматики?
Машина: А нашей русской грмтк.
Хлебовводов: Известен ли вам Бабкин Эдуард Петрович?
Машина: Никак нет.
Лавр Федотович: Грррм... Какие будут предложения?
Машина: Признать мене за научный факт.
Старик бегал и печатал с неимоверной быстротой. Комендант восторженно
подпрыгивал на стуле и показывал мне большой палец. Витька, развалившись,
гыгыкал, как в цирке.
Хлебовводов (раздраженно): Я так работать не могу. Чего он
взад-вперед мотается, как жесть на ветру?
Машина: Ввиду стремления.
Хлебовводов: Да уберите вы от меня ваш листок! Я вас ни про чего не
спрашиваю, можете вы это понять?
Машина: Так точно, могу.
До Тройки наконец дошло, что, если они хотят кончить когда-нибудь
сегодняшнее заседание, им надлежит воздержаться от вопросов, в том числе и
от риторических. Наступила тишина. Старичок, который основательно умаялся,
присел на краешек кресла и, часто дыша полуоткрытым ртом, вытирался
платочком. Выбегалло горделиво озирался.
- Есть предложение, - тщательно подбирая слова, сказал Фарфуркис. -
Пусть научный консультант произведет экспертизу и доложит нам свое мнение.
Лавр Федотович поглядел на Выбегаллу и величественно наклонил голову.
Выбегалло встал. Выбегалло любезно осклабился. Выбегалло прижал правую
руку к сердцу. Выбегало заговорил.
- Эта, - сказал он. - Неудобно, Лавр Федотович, может получиться.
Как-никак, а же суизан рекомендатель сет нобль ве [Я - рекомендатель этого
благородного старика]. Пойдут разговоры... эта... кумовство, мол,
протексион... а между тем случай очевидный, достоинства налицо,
рационализация... эта... осуществлена в ходе эксперимента... Не хотелось
бы подставлять под удар доброе начинание, гасить инициативу народа. Лучше
будет что? Лучше будет, если экспертизу произведет лицо
незаинтересованное... эта... постороннее. Вот тут среди представителей
наблюдается товарищ Привалов Александр Иванович... (Я вздрогнул).
Компетентный товарищ по электронным машинам. И незаинтересованный. Пусть
он. Я так полагаю, что это будет ценно.
Лавр Федотович взял бинокль и начал поочередно нас рассматривать. Я
был в смятении. Витька гыгыкал уже совершенно неприлично. Роман толкал
меня локтем, а Эдик умоляюще шептал: "Саша, надо! Дай им! Такой случай!"
- Есть предложение, - сказал Фарфуркис, - просить товарища
представителя оказать содействие работе Тройки.
Лавр Федотович отложил бинокль и дал согласие. Теперь все смотрели на
меня. Я бы, конечно, ни за что не стал впутываться в эту историю, если бы
не старичок. Сет нобль ве хлопал на меня красными веками столь жалостно, и
весь вид его являл такое очевидное обещание век за меня бога молить, что я
не выдержал. Я неохотно встал и приблизился к машине. Старичок радостно
мне улыбался. Витька елозил ногами от восторга. Я осмотрел агрегат и
сказал:
- Ну хорошо... Имеет место пишущая машинка "ремингтон" выпуска тысяча
девятьсот шестого года в сравнительно хорошем состоянии. Шифр
дореволюционный, тоже в хорошем состоянии. - Я поймал умоляющий взгляд
старикашки, вздохнул и пощелкал тумблером. - Короче говоря, ничего нового
данная печатающая конструкция, к сожалению, не содержит. Содержит только
очень старое...
- Внутре! - прошелестел старичок. - Внутре смотрите, где у нее
анализатор и думатель...
- Анализатор... - сказал я. - Нет здесь анализатора. Серийный
выпрямитель - есть, тоже старинный. Неоновая лампочка обыкновенная.
Тумблер. Хороший тумблер, новый. Та-ак... Еще имеет место шнур. Очень
хороший шнур, совсем новый... Вот, пожалуй, и все.
- А вывод? - живо осведомился Фарфуркис.
Эдик ободряюще мне кивал, а Витька с Романом одновременно показали
мне, как надлежит делать хук справа в челюсть. Я дал им понять, что
постараюсь.
- Вывод, - сказал я. - Описанная машинка "ремингтон" в соединении с
выпрямителем, неоновой лампочкой и тумблером не содержит ничего
необъясненного.
- А я? - вскричал старичок.
Роман с Витькой показали мне хук слева, но этого я не мог.
- Нет, конечно... - промямлил я. - Проделана большая работа... (Эдик
схватился за виски.) Я, конечно, понимаю... добрые намерения... (Роман
смотрел на меня с презрением). Ну, в самом деле, - сказал я, - человек
старался... нельзя же так... ("Кретин, - отчетливо произнес Витька, -
Годзилла...") Нет... Ну что ж... Ну пусть человек работает, раз ему
интересно... Я только говорю, что необъясненного ничего нет... А вообще-то
даже остроумно...
- Какие будут вопросы к врио научного консультанта? - осведомился
Лавр Федотович.
Уловив вопросительную интонацию, старичок взвился и рванулся было к
своей машине, но я удержал его, обхватив за талию.
- Да-да, - сказал Фарфуркис. - Придержите его, а то тяжело работать,
в самом деле. Все-таки у нас здесь не вечер вопросов и ответов.
- Правильно! - подхватил Хлебовводов, а старикашка все бился и рвался
у меня из рук, так что я ощущал себя жандармом на задании. - И вообще
выключите ее пока, нечего ей подслушивать.
Высвободив одну руку, я щелкнул тумблером, лампочка погасла, и
старичок сейчас же затих.
- А вот все-таки у меня есть вопрос, - продолжал Хлебовводов. - Как
же это она все-таки отвечает?
Я обалдело воззрился на него. Роман и Витька мрачно веселились. Эдик
пришел в себя и теперь, жестко прищурившись, разглядывал Тройку. Выбегалло
был доволен. Он извлек из бороды длинную щепку и вонзил ее между зубами.
- Выпрямители там, тумбы разные, - говорил Хлебовводов, - это нам
товарищ врио все довольно хорошо объяснил. Одного он нам не объяснил:
фактов он нам не объяснил. А имеется непреложный факт, что когда задаешь
ей вопрос, то получаешь тут же ответ. В письменном виде. И даже когда не
ей, а кому другому задаешь вопрос, все равно обратно же получаешь ответ. А
вы говорите, товарищ врио, ничего необъясненного нет. Не сходятся у вас
концы с концами. Непонятно нам, что же говорит по данному поводу наука.
Наука в моем лице потеряла дар речи. Хлебовводов меня сразил, зарезал
он меня, убил и в землю закопал. Зато Выбегалло отреагировал немедленно.
- Эта... - сказал он. - Так ведь я и говорю, ценное же начинание.
Элемент необъясненности имеется, порыв снизу... Почему я и рекомендовал.
Эта... - сказал он старику. - Объясни, мон шер, товарищам, что тут у тебя
к чему.
Старичок словно взорвался.
- Высочайшие достижения нейтронной мегалоплазмы! - провозгласил он. -
Ротор поля наподобие дивергенции градуирует себя вдоль спина и там,
внутре, обращает материю вопроса в спиритуальные электрические вихри, из
коих и возникает синекдоха отвечания...
У меня потемнело в глазах. Рот наполнился хиной, заболели зубы, а
проклятый нобль ве все говорил и говорил, и речь его была гладкой и
плавной, - это была хорошо составленная, вдумчиво отрепетированная и уже
неоднократно произнесенная речь, в которой каждый эпитет, каждая интонация
были преисполнены эмоционального содержания, это было настоящее
произведение искусства, и, как всякое настоящее произведение искусства,
речь эта облагораживала слушателя, делала его мудрым и значительным,
преображала и поднимала его на несколько ступенек выше. Старик был никаким
не изобретателем - он был художником, гениальным оратором, достойнейшим из
последователей Демосфена, Цицерона, Иоанна Златоуста. Шатаясь, я отступил
в сторону и прислонился лбом к холодной стене.
...Они внимательно слушали. Слушал седой полковник, пристально глядя
из-под клочковатых бровей, и в полусумраке торжественно и грозно блестело
золотое шитье его мундира, и тускло отсвечивали тяжелые гроздья орденов.
Слушал Лавр Федотович, опустив на руки мощный череп, ссутулив широкие
плечи, обтянутые черным бархатом мантии. Хлебовводов слушал, подавшись
вперед, весь собранный в хищном напряжении, стиснув узорные подлокотники
большими белыми руками, прижав грудью к краю стола массивную платиновую
цепь. А Фарфуркис слушал задумчиво, откинувшись на спинку кресла, уставив
неподвижный взгляд в низкий сводчатый потолок.
Изобретатель уже давно замолчал, но все оставались неподвижны, словно
продолжали вслушиваться в глубокую средневековую тишину, мягким бархатом
повисшую под скользкими сводами. Потом Лавр Федотович поднял голову и
встал.
- По закону и по всем правилам я должен был бы говорить последним, -
начал он.
- Но бывают случаи, когда законы и правила оборачиваются против своих
адептов, и тогда приходится отбрасывать их. Я начинаю говорить первым,
потому что мы имеем дело как раз с таким случаем. Я начинаю говорить
первым, потому что не ожидаю и не потерплю никаких возражений...
Теперь слушал изобретатель, - неподвижный, как изваяние, рядом со
своим Големом, рядом со своим чудовищным железным Оракулом, во чреве
которого медленно возгорались и гасли угрюмые огни.
- Мы - гардианы науки, - продолжал Лавр Федотович, - мы - ворота в ее
храм, мы - беспристрастные фильтры, оберегающие от фальши, от легкомыслия,
от заблуждения. Мы охраняем посевы знаний от плевел невежества и ложной
мудрости. И пока мы делаем это, мы не люди, мы не знаем снисхождения,
жалости, лицеприятия. Для нас существует только одно мерило: истина.
Истина отдельна от добра и зла, истина отдельна от человека и
человечества, но только до тех пор, пока существуют добро и зло, пока
существует человек и человечество. Нет человечества - к чему истина? Никто
не ищет знаний, значит - нет человечества, и к чему истина? Есть ответы на
все вопросы, значит - не надо искать знаний, значит - нет человечества, и
к чему же тогда истина? Когда поэт сказал: "И на ответы нет вопросов", -
он описал самое страшное состояние человеческого общества - конечное его
состояние... Да, этот человек, стоящий перед нами, - гений. В нем воплоще-
но и через него выражено конечное состояние человечества. Но он убийца,
ибо он убивает дух. Более того, он страшный убийца, ибо он убивает дух
всего человечества. И потому нам больше не можно оставаться
беспристрастными фильтрами, а должно нам вспомнить, что мы - люди, и как
людям нам должно защищаться от убийцы. И не обсуждать должно нам, а
судить! Но нет законов для такого суда, и потому должно нам не судить, а
беспощадно карать, как карают охваченные ужасом. И я, старший здесь,
нарушая законы и правила, первый говорю: смерть!
- Смерть человеку и распыление машине, - хрипло сказал полковник.
- Смерть - человеку... - медленно и как бы с сожалением проговорил
Хлебовводов. - Распыление - машине... и забвение всему этому казусу. - Он
прикрыл глаза рукой.
Фарфуркис выпрямился в кресле, глаза его были зажмурены, толстые губы
дрожали. Он открыл было рот и поднял сжатый кулачок, но вдруг помотал
головой и капризно произнес:
- Ну, товарищи... ну куда это мы с вами заехали, в самом деле? Нельзя
же так.
- Грррм, - произнес Лавр Федотович, ворочая шеей.
Хлебовводов, смутно видимый в сгустившихся сумерках, сунулся носом в
большой клетчатый платок и проговорил невнятно:
- Свет зажечь, что ли, пора? Засиделись мы нынче.
Комендант сейчас же сорвался с места и включил свет. Все зажмурились,
а мотокавалерийский полковник всхрапнул и проснулся.
- Как? - произнес он дребезжащим голосом. - Уже? Я за то, чтобы это
продвинуть... продвинуть. Мотокавалерия все решает. Пики... шашки...
клиренс подходящий... Засекается на левую заднюю, но это устранимо...
устранимо... Так что мое мнение - продвинуть.
- Грррм, - сказал Лавр Федотович и уставился мертвым взглядом в
"ремингтон". - Выражая общее мнение, постановляю: данное дело номер сорок
второе считать рационализированным. Переходя к вопросу об утилизации,
предлагаю товарищу Зубо огласить заявку.
Комендант принялся торопливо листать дело, а тем временем профессор
Выбегалло выбрался из-за своего стола, с чувством пожал руку сначала
старикашке, а затем, прежде чем я успел увернуться, и мне тоже. Он сиял. Я
не знал, куда деваться. Я не смел оглянуться на ребят. Пока я тупо
размышлял, не запустить ли мне "ремингтоном" в Лавра Федотовича, меня
схватил старикашка. Он, как клещ, вцепился мне в шею и троекратно
поцеловал, оцарапав щетиной. Не помню, как я добрался до своего стула.
Помню только, что Витька сказал мне: "Дубина прекраснодушная". Роман вытер
мне нос платком, а Эдик шепнул: "Эх, Саша! Ну, ничего, с кем не бывает..."
Между тем комендант перелистал все дело и жалобным голосом сообщил,
что на данное дело заявок не поступало. Фарфуркис тотчас заявил протест и
процитировал статью инструкции, из которой следовало, что рационализация
без утилизации есть нонсенс и может быть признана действительной лишь
условно. Хлебовводов начал орать, что эти штучки не пройдут, что он деньги
даром получать не желает и что он не позволит коменданту отправить коту
под хвост четыре часа рабочего времени. Лавр Федотович с видом одобрения
продул папиросу, и Хлебовводов взыграл еще пуще.
- А вдруг это родственник моему Бабкину? - вопил он. - Как это так -
нет заявок? Должны быть заявки! Вы только поглядите, старичок какой!
Фигура какая самобытная, интересная! Как это мы будем такими старичками
бросаться?
- Народ не позволит нам бросаться старичками, - заметил Лавр
Федотович. - И народ будет прав.