Почему Западная Беларусь не Западная Украина

[Зубр]

Что удерживает белорусов от Майдана: «диктатура Лукашенко», национальный характер или вменяемые учебники истории?

Мой коллега, оппозиционный минский журналист Дмитрий Галко, широко известный в «живом журнале» как budimir, четыре раза задерживался правоохранительными органами Белоруссии за участие в несанкционированных митингах. В пятый раз, как подозрительную личность, его прихватили ополченцы Донецкой народной республики, когда журналист Галко отправился в командировку на Украину, к местам боёв. Так что жизнь у этого человека не скучная.





На снимке: Дмитрий Галко (budimir)/ Фото Виктор Шацких

На днях мы обменялись с коллегой впечатлениями от поездки в Гродненскую область, на самый запад Белоруссии. Дмитрий ездил туда, чтобы найти «хоть что-то похожее на Западную Украину». Путешествовал он в Гродно ещё до всех киевских майданов и тем более до военных действий в Донбассе. Интересовался больше не политикой, а культурой. Хотел понять, сохранился ли там, на западе, белорусский язык и жива ли национальная самобытность. Сам Дмитрий вырос в семье известного минского журналиста с сельскими корнями. Дома у них говорили по-белорусски. А сегодня в Минске уже почти никто на родном языке не говорит.
Ничего обнадёживающего Галко на западе не обнаружил. Там все вокруг тоже изъясняются на великом и могучем, а встречающаяся местами показная «белорусскость» носит чисто декоративный, этнографический характер. Дмитрий был глубоко разочарован поездкой. По его словам, это чувство не скрасили ни исторические памятники древнего Гродно (который, между прочим, старше Москвы), ни европейская обустроенность окрестностей.

[Зубр]

Моя собственная поездка на запад Белоруссии (вернулся неделю назад) оставила, по понятным причинам, другие впечатления. Давайте расскажу обо всём по порядку.
…В Гродно у меня есть хороший знакомый, полковник российской армии в запасе Николай Вильчинский. Восемь лет назад Николай Романович закончил службу и поменял однокомнатную квартиру в Подмосковье на отличную 90-метровую трёшку в Гродно. С тех пор живёт-поживает с женой и дочкой на самом западе Белоруссии, в 15 километрах от польской границы (если мерить напрямую) и в 30 километрах от литовской. И своей новой жизнью очень доволен.
Наше с Вильчинским виртуальное знакомство состоялось осенью 2010 года. Тогда я провёл целый месяц в белорусской столице и написал об этом большую статью, которую назвал без затей - «Месяц в Минске».
Её перепечатали многие издания, от газеты «Советская Беларусь» до камчатского сайта КПРФ. Некоторые читатели вступали с автором в переписку. Одним из самых интересных моих корреспондентов был полковник Вильчинский.
А вскоре, в 2011 году, в Белоруссии случился кризис. Оттого, что Лукашенко перед очередными выборами попытался выполнить свои обещания: довести среднюю зарплату по стране до 500 долларов. Чудес не бывает, началась инфляция. Доллар взлетел до небес. В минские обменники выстраивались очереди. Да не простые: надо было с вечера записаться, а утром прийти на перекличку. Следом рванули в зенит магазинные цены.
В те дни я попросил Николая Романовича рассказать, как выглядит ситуация изнутри, из Белоруссии, и что он обо всём этом думает. Вильчинский изложил свои соображения по-военному чётко, подробно и довольно-таки нелицеприятно для всенародного батьки. Мне этот расклад очень пригодился в газетной работе.
Мы с полковником продолжали время от времени переписываться. Когда я недавно собрался в Белоруссию в командировку, сообщил Николаю Романовичу, что хотел бы посмотреть западную часть страны. Он с большим энтузиазмом вызвался всё показать. Я купил билет на поезд Москва-Гродно, в пять часов пополудни сел в купе (соседями оказалась семейная пара из Москвы, ехавшая в белорусский санаторий, это популярное у россиян направление) – и на следующее утро в половине девятого вышел на перрон, где меня дожидался Вильчинский.

[Зубр]

На снимке: полковник Николай Вильчинский/ Фото Виктор Шацких Машина у Николая Романовича редкая - «Крайслер-Крузер». Он купил её совсем не дорого, подержанную. Говорит, что не стал бы связываться с такой диковиной, но друг дочери работает в СТО, руки у парня золотые, потому проблем с ремонтом нет. Нет проблем и с запчастями: на окраине Гродно находится крупнейший в Белоруссии рынок, где можно купить всё.
Первым делом мы совершили небольшую обзорную экскурсию по городу. Гродно не мал и не слишком велик: население 350 тысяч человек. Он гораздо чище среднего российского города, без шанхаев на окраинах и совсем без пробок.




Фото Виктор Шацких В последние годы тут построили несколько новых развязок, очень рациональных.
Теперь путь через весь город или из центра на дачу занимает минут 20 или полчаса.




Фото Виктор Шацких
В Гродно прекрасные парки и зоны отдыха, не уступающие по благоустройству московским и питерским. Исторический центр богат памятниками.
Национальный состав в Гродно такой: 62% белорусы, 24% поляки, 10% - русские. По внешнему виду местных жителей никак не различишь, все действительно говорят по-русски. Билборды, названия магазинов и всевозможные объявления тоже на русском.





Фото Виктор Шацких Тем временем «Крайслер-Крузер» полковника Вильчинского паркуется возле гостиницы «Беларусь». После Москвы цена на одноместный номер звучит, как музыка: 50 долларов за двое суток. Я забросил в номер сумку, побрился, и мы продолжили экскурсию.

[Зубр]

Фото Виктор Шацких Вот еврейское кладбище. По переписи начала XIX века в Гродно насчитали 12 тысяч душ, из них 8 тысяч иудейского вероисповедания, три тысячи католиков и тысячу с чем-то православных.
История города и края очень похожа на историю Западной Украины. Здешние места тоже входили в состав Речи Посполитой и Великого княжества литовского, не самых дружественных для нас государств. Потом их забрала под себя Российская Империя, а в 1920 году, когда Тухачевский не сумел взять Варшаву, Западная Белоруссия отошла к Польше.
В 1939 году снова пришли русские, но ненадолго: уже летом в 1941 здесь были немцы. А в 1944 году опять наступила советская власть.
Гродненские старики в своих воспоминаниях разделяли довоенный и послевоенный периоды советской истории следующим образом. О времени с 1939 по 1941 год говорили – при тых (тех) советах, а с 1944 – при гэтих (этих) советах. Но старики уже умерли. Их внуки и правнуки живут мирно, дружно и майданов не устраивают. У них другие заботы и развлечения, далёкие от политики.
Передовая статья в газете «Вечерний Гродно» от 6 августа посвящена изменениям в таможенном законодательстве и начинается довольно забавно: «Сколько алкоголя можно привезти из-за границы? Это главный вопрос, который интересует горожан последнюю неделю». Газета «Гродненская правда» рассказывает о завершающейся уборке зерновых и рекордных намолотах в передовом хозяйстве «Прогресс-Вертелишки»: более 100 центнеров с гектара! Рядом с таким урожаем отдыхают не только российские или польские, но канадские хлеборобы.

[Зубр]

Исторические памятники древнего города со сложной, «слоёной» историей выстраиваются в глубоко диалектическую картину. Католический и православные храмы стоят на одной площади. Улица, на которой построена гостиница «Беларусь», носит имя Кастуся Калиновского, поэта и публициста, одного из лидеров польского антироссийского восстания 1863 года. Теперь для равновесия городские власти собираются увековечить память Столыпина, который недолгое время, до взлёта на всероссийскую орбиту, служил в Гродно губернатором – и на второй же день закрыл в городе польский клуб, как рассадник вредных идей.
Улицу Олега Кошевого в начале 90-х переименовали в Троицкую. Чиновник, который продавил это решение, уехал в Минск, стал там известным оппозиционным деятелем, но гродненскую улицу переименовывать обратно не стали. Зато неподалеку появилась мемориальная доска, извещающая граждан, что в этом доме в августе 1920 года останавливался Феликс Дзержинский. Тоже поляк и революционер, как Кастусь Калиновский, но правильный.
Польская тема весьма актуальна в городе. Я услышал за два дня несколько историй о том, как молодые гродненцы отыскивают у себя польские корни и получают «карту поляка». Она даёт много преимуществ. От упрощения процедуры получения шенгенской визы до возможности учиться в польских вузах на одинаковых с «настоящими поляками» условиях.
- Мой зять сейчас тоже заявляет: я поляк, - рассказал мне председатель Гродненского отделения Республиканского общественного объединения «Русское общество» Игорь Евгеньевич Лякишев. – Ну, какой он поляк? Говорит по-русски, родители тоже говорят по-русски. Один дед с акцентом разговаривает. Они не поляки на самом деле, а ополяченные, окатоличенные белорусы.
При этом ничего похожего на ту нетерпимость и озлобленность, с какими отстаивают свою национальную самобытность западные украинцы, здесь нет. За два дня, конечно, я успел составить только самое поверхностное представление о местной жизни, но все мои собеседники в один голос подтверждали: да, у нас мирно. В начале 90-х, ещё до Лукашенко, в национальном вопросе тут было непокойно, но всё давно уже улеглось.

[Зубр]

Игорь Лякишев говорит, что русские и белорусы это практически один и тот же народ. И хотя с национальным раскладом и векторами влияния в Гродно всё очень непросто, - кроме польского есть ещё выраженное литовское присутствие, это родство играет решающую роль.
Николай Вильчинский объясняет мирное течение жизни в Западной Белоруссии более обстоятельно. Во-первых, считает полковник, белорусы - народ по природе толерантный, терпеливый, уживчивый. Для самоидентификации они выбрали слово «памъяркоуный» – миролюбивый, неконфликтный. Во-вторых, в своих проблемах привыкли винить самих себя, а не кого-то, не «чужаков», как некоторые. В-третьих, белорусские школьные учебники уже в период независимости, в отличие от украинских, давали и дают вменяемую картину мира, не натравливают молодёжь на «иногородних».
Но, может, это следствие той самой помъяркоуности?
Николай Романович снова повторяет: белорусы не ищут крайних, понимаете? Они предпочитают искать причину неудач в себе и терпеливо её устранять. Не ругаются с соседом для самоутверждения, а подметают свой двор и выпалывают сорняки на своём огороде.
- А у русских в национальном характере много пофигизма, - вдруг заключает полковник.
После этого мы с Вильчинским отправились изучать западно-белорусскую сельскую жизнь. Я попросил показать мне умирающую деревню.

[Зубр]

(Зубр
Я прожил в Беларуси 50 лет, никогда не скрывал, не скрываю и не буду скрывать, что русский человек. И НИКОГДА не испытывал никакой дескрименации от этого в Беларуси. Лишь однажды, 21 год назад в г. Скидель (это около 30 км от Гродно) мне сказали "Чемодан, вокзал, Россия". Причем, сказали это НЕ белорусы, а еврей и литовец. И получили они тогда "танец боевого гопака" от украинца из Кировоградской области, моего сотрудника, Юры Панченко, царство ему небесное. И пощечину еще от одной моей сотрудницы, украинки из г. Мена Черниговской области.


Тогда это были времена, когда по Минску ходили колонны с Б-Ч-Б полотнищами во главе с Позняком и лозунгами "Чемодан-вокзал-Россия" и "Доколе будем кармить Расею". Именно поэтому Позняк и вылетел на первых выборах Президента Беларуси уже в первом туре.)

[Зубр]

Как «умирает» белорусская деревня

И почему в российской глубинке о такой жизни приходится только мечтать

В предыдущей заметке («Почему Западная Белоруссия не западная Украина») я рассказал, какие впечатления у меня сложились от экскурсии по городу Гродно. После неё мы отправились с полковником Вильчинским в западно-белорусскую глухомань. Я попросил показать умирающую деревню: они есть в любой стране, по их виду, настроению жителей, обстоятельствам, из-за которых населённый пункт попал в категорию неперспективных, о многом можно судить.
Николай Романович ответил, что такую деревню он мне покажет без всяких проблем. Потому что как раз в умирающей деревне, она называется Ярмоличи, живёт его троюродный брат.
К слову, Николай Вильчинский, переехавший в Западную Белоруссию из Подмосковья - с местными корнями. Он родился в Гродно в семье офицера военной контрразведки. Окончил Московское высшее командное общевойсковое училище, потом Военную академию имени Фрунзе. Почти всю жизнь прослужил на территории России. Прошёл все офицерские ступеньки, начиная с командира взвода. Вильчинский хорошо знает английский язык. В последние годы, на пике своей военной карьеры, возглавлял в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке службу, которая отвечала за контакты с американскими комиссиями, приезжавшими проверять, как Россия выполняет свои договоренности насчёт паритета вооружений. Сам несколько раз ездил в США. Горбачёва, понятное дело, полковник считает предателем и в подтверждение своих слов приводит сильные примеры.





Кроме того, Вильчинский опытный программист и подрабатывает переводом компьютерных учебников и пособий с английского языка на русский. В Гродно мы заехали в книжный магазин, и Николай Романович одну за другой стал открывать толстые книги в мягких обложках, изданные в Санкт-Петербурге, и показывать надписи: «перевод Николая Вильчинского».

[Зубр]

Но теперь мы едем в умирающую белорусскую деревню. От областного центра удалились уже порядочно, но дорога остаётся безупречной.
Леса вдоль неё вычищены от сухостоя и напоминают московские парки. Только ещё с декоративными камнями на опушках. Крупные камни вдоль лесных дорог в Белоруссии принято красить и писать на них разные назидательные слова.
Меж лесами раскинулись такие же чистые поля, уже убранные. Солома на них скатана в красивые цилиндры. Ничего, похожего на косматый нечёсаный смоленский или тверской лес с бурьянами вдоль дороги и на заросшие дурным подлеском российские поля, не встретилось ни разу.
Километров через двадцать мы свернули на просёлок, ещё раз повернули и поехали вдоль простецких, но добротных сельских домиков. Дорога оставалась асфальтовой. Это уже был далеко не автобан. Но так же далеко от этой скромной приличной всепогодной дороги было до страшных российских колдобин, рвущих кардан машине и душу путешественнику в двух сотнях километров от Москвы и в двадцати от Ярославля или Калуги.

[Зубр]

Машина остановилась у старого деревянного дома с крашеным забором. Навстречу нам шёл пожилой бодрый человек. Они обнялись с полковником. Это и был троюродный брат Вильчинского, Владимир Григорьевич Якимович. Между прочим, как рассказал по дороге полковник, срочную службу Владимир Григорьевич проходил во второй половине 1960-х и участвовал в наведении конституционного порядка в Чехословакии. И даже вроде бы первым въехал на её территорию на БТР. Спрашиваю, правда ли – что первым.
- Ще вертолёт вперёд нас летел, - отвечает ветеран. - А больше вроде никого не было.
- Сопротивлялись местные?
- Не. Какое там сопротивление.
- Чехи это не чеченцы.
Крепкий ветеран раздвигает губы в улыбке:
- Да, чехи это не чеченцы.
Деревянный дом в деревне Ярмоличи построил отец Владимира Григорьевича в 1957 году. Тогда рядом с деревней была ферма, была мельница. Но потом, уже в новое время, ферму перенесли ближе к другому селу, мельницу закрыли. Деревня стала неперспективной. Из примерно 500 жителей теперь постоянно тут живёт 37 человек. Сами Якимовичи тоже прописаны в городе, у них там квартира. А лето проводят здесь, в родительском доме. У них огород, занятый в основном картошкой («полтонны бульбы выкапываем, на всё хватает»), куры, кролики, небольшой сад. Общая площадь участка 16 соток («хорошо, что не больше» - говорит хозяин). Пенсия у Владимира Григорьевича, если в пересчёте, 260 долларов, у хозяйки, Аллы Фаддеевны, поменьше.
До деревни регулярно ходит автобус. Магазина, правда, нет. Три раза в неделю приезжает автолавка.
Интересуюсь, почём тут дома.
- Смотря какой дом, - после паузы отвечает Алла Фаддеевна. – И за пять тысяч (в Белоруссии после прыжка инфляции 2011 года всё считают в долларах – В.Ш.) люди продают, и за семь с половиной.
Чуть позже выясняется, что два дома по соседству были проданы по пятьсот долларов – правда, оба совсем небольшие, брали из-за участков.
Спрашиваю, как хозяева оставляют дом на зиму. Мой вопрос понимают не сразу.
- Да как. Замок повесили и пошли.
- Не воруют?
- Что вы! У нас такого нет. Холодильник, телевизор оставляем.
- Дома покупают местные или есть люди из других краёв, из России?
- Нет, все свои.
Московский читатель, наверно, недоумевает – для чего ему тут расписывают эту убогость. У читателя немосковского, чьи родители или бабушка остались в российской умирающей деревне, думаю, другие чувства.