Олег Павловский

ГРАНИЦА

Ты провести границу не спеши –
она дрожит как пульс на сотом герце,
она как нить на зеркале души,
как трещина на глобусе и сердце.

Мы здесь стоим. Построены стихи.
Кричат грачи, весна слагает гимны.
Ты часовой, поэт, ты заступил
на рубежи земли неповторимой!

Ты вспомнишь все – усталых матерей,
тоску мальчишки по сгоревшей хате,
слезу отца, двустволки егерей,
матроса в окровавленном бушлате,

солдата на простреленной стерне,
чекиста, что поднялся в штыковую…
Пусть ананасы плавают в вине,
но где найдешь ты Родину такую!

Отчизну снов заснеженных полей
и городов, что из руин восстали,
где девушек любили и друзей,
и помнить никогда не перестанем.

Пока скопцы галдят наперебой
в толпе певцов лекарственных облаток…
Умри, поэт – умри как часовой
за Родину, за женщину, за брата…


* * *

__________________
– Палач! Ты помнишь Нюрнберг?

Жорж Декосье

Во, Олег, я тебя нашел. Интересно, а увидеть, сколько читало, тут можно?

Олег Павловский

* * *

Это трудно сказать, Жорж, честно - я этим не интересовался.
Стих я уберег, он работает.
Осваивайся понемногу. На самом деле здесь есть интересные темы.
Удобный редактор - можно картинки вставлять, а как - ты уже знаешь.
На форуме и коммунисты есть, и даже совсем молодые - Антон.Л,
например. Много статей о политике, экономике, капитализме и
социализме, о марксизме в том числе. Я думаю, разберешься.


* * *

__________________
– Палач! Ты помнишь Нюрнберг?

Олег Павловский

ШЕКСПИР. СОНЕТ XXXI


Твоя душа исполнена сердец
О, горе мне! Я мертвыми считал
Своей любви торжественный венец
И мрамора холодный пьедестал.
В священных и почтительных слезах
Моя любовь похитила из глаз
Дань мертвецам – она в твоих глазах
Сокрытая от почестей и ласк.
Так будь прекрасен памятник любви
И тернием, и лаврами дарим!
Я жив в тебе – и радости мои,
И грусть моя, и память говорит:
– Их образы живут в тебе одной
И вместе с ними ты владеешь мной

_________________________________


Thy bosom is endeared with all hearts,
Which I by lacking have supposed dead,
And there reigns love and all love's loving parts,
And all those friends which I thought buried.
How many a holy and obsequious tear
Hath dear religious love stol'n from mine eye,
As interest of the dead; which now appear
But things removed that hidden in thee lie!
Thou art the grave where buried love doth live,
Hung with the trophies of my lovers gone,
Who all their parts of me to thee did give;
That due of many now is thine alone.
Their images I loved I view in thee,
And thou (all they) hast all the all of me.



.

__________________
– Палач! Ты помнишь Нюрнберг?

Соболев

ПУСТЬ ДЕНЬГИ , СБИВШИСЬ В ПТИЧЬЮ СТАЮ,
ЛЕТЯТ КО МНЕ, КАК УРАГАН,
ПУСТЬ ОКРУЖАЮТ,
НАПАДАЮТ,
И ЛЕЗУТ С НАГЛОСТЬЮ В КАРМАН!

Виолетта Баша

Олег Павловский - очень сильный поэт, настоящий.
Жаль, что он теперь редко здесь бывает.
Но хорошо, что приходил и выставил свои стихи.
В отличие от самодеятельного "народного творчества", выражающего порой чью-то душу, но по большому счету не являющегося стихами - это действительнол поэзия. Как и песни Харчикова - тоже настоящее.

Я бы голосовала сотни раз высшим баллом за стихи Павловского, он - сильный поэт.

__________________
В лихие годы, в дни великой смуты, когда кричит над нами воронье...

Олег Павловский

Одной виоле…



ИСХОД
_______________________________________________


Мне тебя не вернуть –
ты прости, проклиная, прости.
Мне тебя не забыть
и до крови закушены губы,
и как старый солдат
на заснеженном вьюгой пути
я ловлю лепестки
и целую гремящие трубы.

Ах, какая весна
отзвенела как голос в ночи!
И кружила пурга
лепестками взбесившихся вишен,
но в бреду или снах
ты как мать напевала – молчи!
как невеста рыдала
и плакали стены и крыши.

Я еще не убит клеветой или пулей шальной,
я еще не распят на заре возле ратуши белой,
не меня провели босиком по камням мостовой,
по песку, по доске, наконец, мое сильное тело

не скользило в пучину когда-то манящей волны,
где как ребра трещали борта, и корежило драги –
там где пела любовь, абордажной страшась суеты,
и смеялась мечта на конце окровавленной шпаги…

И тебе не забыть ни гортанные крики ворон,
ни кошачий концерт, ни органные волны напева –
этой музыки громкой как крик, как набат похорон,
будто вопли кликуш и стенания плакальщиц белых.

Как ему объяснить, что нельзя убивать королей?
Как ему рассказать оголтелому всуе народу
как встают из руин в серебристых стволах тополей
купола городов больше жизни любивших свободу?

Ты святая святых на горячем как берег плацу,
ты поэзия красок, знамен и ремней портупеи.
Если нет оправданья, слеза не течет по лицу,
если птицы летят, и танцуют, и кружатся феи –

это танец зимы, это жизни изысканный бал,
где одни королевы и все как одна – Маргариты!
Это твой паладин поседел и немного устал,
это злая старуха и песни разбитой корыто.

Это клекот орлов по над синим покровом снегов,
Это страх высоты, – но птенцы вырастают из страха.
Ты меня не забудешь, не бросишь, не сбросишь оков,
ты прелюдия жизни и жизни высокая плаха.

Ты поэзия сердца и горечь недавних разлук –
у тебя за окном голосит и беснуется лето –
рассыпайся дождем, не грусти, не заламывай рук
даже если горьки твои слезы и солоны ветры,
даже если друзья говорят, что не ждали беды
и мальчишка мой лук натянуть не посмеет однажды,
на горящем песке не мои пламенеют следы
и галдят женихи на дворе, но и это не важно…

Ты моя дорогая, ты звук и надежда – Ассоль!
Ты хранящая лампу и кремень, и трут Пенелопа.
Ты хранила, как память хранит, и тревожишь как боль
золотые сердца и Руна тяжелеющий локон.

Ты слова на стене, как троянской колонны – навек
в молодеющем мире, – еще доживем до пеленок!

. . . . . . .

Остаюсь. Верный паж Твой. Несчастный как все человек.
И счастливый любовник Твоей красотой осененный!


2

Не грусти если боль на поверку не очень-то боль
и осколки свистят от когда-то священного братства.
Если лузу на части однажды разбил карамболь,
или пепел регалии дважды спадает на лацкан…

Отгреми как набат, отстучи барабанную дробь!
и по панцирям крыш, и по клавишам клавиатуры –
отцвети как нарцисс, эдельвейс, словно черная кровь
приснопамятной розы в бокале…еще партитуры

не написано в мире такой, чтоб рыдали дожди,
ливни лили в лицо литургий океанские волны –
не проси, не надейся, не верь обещаньям, не жди
и не бойся – мечта не оставит и кубок наполнен

до краев… и во чреве мехов веселится лозы
виноградная гроздь и таинственной косточки терпкость –
не оставит следов на одежде и ни борозды
злой клинок клеветы на камзоле твоем и на сердце.

Ты припомни, как кони фырчат и танцуют в мороз
на ладонях твоих площадей и в смятении улиц,
и снегурочки шепот, и дом бородою оброс –
шевелюрой снегов, гребешками алмазных сосулек!

Ты однажды пришел как на праздник в сверкающий мир
городов и равнин, и промолвил Господь – оставайся…
и стоял на вершине в слезах как недавний жуир
полюбивший принцессу и горечь прощального вальса.

Не беда если руки до крови и шкот как струна –
только палубы всхлип, только треск кипарисовых мачт... Я –
на военной дороге – окрест полыхает война,
злобный карлик хохочет, и смерть раскрывает объятья.

Отзвенеть как бокал золотого стекла baccarat,
проиграть в баккара золотые – последние в мире!
отлюбить, как отпеть, отрыдать, отзвучать как вчера
отгремели часы в городской позабытой квартире.


3.

Что за окнами – не холодно, не жарко?
Кто за дверью? – не смолкает колокольчик!
Если лето не закончится пожаром –
значит, осень наводнением закончим!

Только берег каменист – сухие кости
трав морских его усеивают щедро –
будет город залож`ен, все флаги в гости –
кто такие разберемся, нам не в первый…

Этот город на костях и на болотах –
мы до плеч вгоняли в топи эти сваи,
развевались фалды тонкого камлота –
треуголки за простыми поспевали!

Быть балтийцем – это шаркать мостовыми,
подметать их то метлой, то шерстью тонкой,
мы, балтийцы, – все как есть мастеровые –
мы Кроншлодта ненасытные потомки.

За глоток сырого ветра по над взморьем,
за серебряное зарево залива
наши матери платили гордой скорбью,
нашей гордостью нам юность заплатила!

Наша юность – налегке, не остановишь –
только ветер треплет якорные ленты,
только девушки смеются, только брови,
только косы, только чудные моменты…


4.

Ты помнишь? Под вечер в потушенном зале
поэты как веды читали свои
стихи как молитвы, и взоры листали
канонов канцоны и строк тропари.

Поэзия слез восхитительных женщин,
поэзия снов и бессонность ночей,
что простыни рвет и манжеты увечит
строкой и слезой, и улыбкой… зачем?

Зачем-то живем, догорая как свечи,
как те фонари у аптек, как канал,
что цветом в гранит и мостами увенчан,
что сказкою был и легендою стал.

И снова кричат непокорные струны
и эхом звучат пароходов гудки,
сирены машин и пожар не придуман
души и восторга дрожащей руки.

И сколько бы перья свои не ломали,
как копья ломают, и рвутся как сталь
на поле баталии, в звоне ристалищ –
пусть души в клочки, но сердцам не устать –

пусть парус души искорежен ветрами –
просолен волной, закален как булат,
и память не смолкнет и не перестанет
твердить тридесятое лето подряд –

как в старом как город ночном интерменто,
как детство, как светлый немецкий мотив
под северным небом и в зале концертной
воспомниться снова и вновь прозвучит

забытый напев этой песенки вечной
о горе, о славе – чуть-чуть, о любви –
о пенье наяд и походке беспечной,
про слезы и розы, и скрип vis-à-vis –

чтоб вновь по мостам простучали колеса
карет и пролеток, трамваев, авто…

И Ваш визави с шевелюрой белесой,
с седой бородой, в старомодном пальто.


5

Поэзия – это такая забава,
опасная шутка – лихая игра,
как в омут с обрыва – там искры купавы,
карась золотой и плотвы мишура.

Поэзия гладью по шелку, по камке,
по душам взыскующим, песне взахлеб –
шершавой рукой и бурлацкою лямкой –
витой бечевой и в испарине лоб.

Поэзия – это печаль интермеццо,
рулады органа и посвист щегла,
поэзия – жуть! и видения детства,
тоска одиночки и грохот рулад –

по шпалам, дорогам, по чистому полю,
по свежей стерне после скошенной ржи,
по узкой тропинке наполненной болью
и страхом, и памятью, и nostalgie.

Поэзия в пении ветреных сосен,
в угольях камина и в стоне ночном,
она отзовется – о чем ни попросишь,
она не простит покидающих дом –

навеки, назло, безоглядно, под вечер ли,
за старческим плачем, за длинным рублем,
поэзия – память души человеческой –
ночной полустанок и сторож при нем,

и старый обходчик, и деготь из буксы,
она в перестуке вагонных колес –
дымок паровоза и посвисты узко-
колейки, и берег, и речка, и плёс.

В поэзии звоны хрустальных стаканов,
и белка ручная, и в яблоках еж...

Поэзию можно потрогать руками,
но будь осторожен, – смотри, обожжешь!







_________________________________

__________________
– Палач! Ты помнишь Нюрнберг?

Олег Павловский

ПОЛЕ
__________________________________


I

"Мы помним поле Куликово,
вот только не было б войны..."

Мы сбрасывали те оковы,
которым не было цены!

И каждый мнил себя героем
у телевизора... и вот
пришел, и обагрился кровью
к нам девяносто третий год...

Какой октябрь! Как славно пили!
Уже и цены отпустили,
когда талоны отменили
и мы плясали гопака!

Мы не хохлы и не буржуи,
но, Боже правый! как надули
и умного, и дурака.

Интеллигенты жадной сворой
перевернуть грозились горы,
что ни придурок – то талант!

Придурок – он всегда при деле,
а умники не доглядели,
трехцветный лобызая бант.

За долгожданную свободу,
не заплативши ни шиша,
хотели бедные уроды
остаться вовсе без гроша,

потом продать свою квартиру,
продефилировать по миру –
отныне в качестве бомжа...

Сегодня бомж, а завтра труп ты,
ты в целлофановой скорлупке,
и ни креста, и ни зарубки
на грязном столбике в ногах...

Не человек ты – просто номер,
тебя никто уже не помнит,
ведь ты еще при жизни помер!

Все скроет белая пурга...

. . . . . . .
. . . . . . .

__________________
– Палач! Ты помнишь Нюрнберг?

Олег Павловский

II.

Быть русским – это значит драться,
не просто драться – на войне!
Да я душой готов прижаться
к той, к Петроградской стороне!

К моей убогой коммуналке,
к моим оставленным друзьям!
Мы нынче врозь? Мне очень жалко.
Мы врозь, но все-таки не я!

Да, я готов прижаться сердцем,
хоть с автоматом на весу,
пусть не симфонию, а скерцо
к твоим ладоням принесу.

Ты только разреши, попробуй...
Я только верен, я живой
и выбираюсь на дорогу,
и все свое тащу с собой.

Там, позади толпа ярится,
безумствуя и клокоча
слюной...
а я хочу напиться
из заповедного ключа,

я жил как крот, умру как воин,
умру – как я тебя просил,
и не собой обеспокоен,
но мало остается сил...

увы! ни времени, ни денег
нам не хватало никогда.
И в самый чистый понедельник
случалась чорная беда.

Нам, невезучим от природы,
нам, горько пьющим от тоски –
повадки чуждого народа,
казалось, чуточку близки.

Еще хотелось приодеться,
напялить радужный ярлык...
Увы! К такому интермеццо
я почему-то не привык...

* * *




.

__________________
– Палач! Ты помнишь Нюрнберг?

Олег Павловский

III.

Да, я солдат! И повторяю,
и скажут тысячи со мной:
Отчизну мы не потеряли!
А дядя Сэм – ступай домой.

Гляди, в пути не заплутайся,
у нас такие, брат, леса,
у нас такие ипостаси
и каждый вечер чудеса...

Мы понимаем, вам не сладко:
В Гудзоне убыло воды...
там, говорят, одни мулатки...
там, говорят, одни жиды!

У нас свои случались драмы –
тот, понимаешь, из-за дамы...
другой, как образец рекламы,
подходит, цацками звеня,
и молвит, не моргнув очами,

– Ребята! "Не Москва ль за нами?"

Москва пока еще над нами...
за нами – Родина моя.
. . . . . . .

За нами ты, душа живая,
душа народа моего!
Мы ничего не забываем,
и не прощаем ничего.

Привыкли.
Назови годину,
что б было нам не горячо?
Где есть земля – найдутся спины,
где есть друзья – найдем плечо.

Здесь молодые думкой стары,
я их за это не виню...

Один – купаться на Канары,
другой, как водится, в Чечню...

Рука привыкнет к автомату,
глаза не разъедает дым.
Всех привилегий у солдата –
навек остаться молодым!

Зайдутся плачем мать и сестры,
займется пламенем свеча...
В моей груди огни погоста
и сапогов его печать...

Твоим сынам, моя Россия,
тревожный сон, тяжелый крест.
Твоим Иудам – по осине, –
их целый лес, их целый лес...

И это Ты, моя Отчизна,
страна святых, приют воров...

Конец войны. Начало жизни.
И Божьей Матери покров.
. . . . . . .





.

__________________
– Палач! Ты помнишь Нюрнберг?